Донос без срока давности

Через месяц, поблескивая новенькой медалью «За боевые заслуги», которой командир бригады наградил каждого ремонтника[37], тем самым осуществив самую горячую мечту Юрки Воропаева, и получив на погоны ефрейторскую лычку, Володька Пластов оказался в рембате у танкистов. В танковом полку, временно дислоцированном в Маньчжурии. Сбылось предсказание военкома!

Самая обычная была служба. Костоправили броневые машины и порядком потрёпанные грузовики. Вот тогда-то один из «студеров» и сыграл в жизни Володьки знаковую роль. Сорвалась рука с гаечным ключом, и острая металлическая кромка рассадила предплечье почти до кости. Перевязали кое-как, отвезли в медсанбат. Там-то находящемуся на излечении сержанту Пластову и приглянулась одна санитарочка. Верочка! И он ей небезразличен оказался.

Когда осенью сорок седьмого объявили наконец приказ о демобилизации Володькиного призыва, покатил старший сержант Пластов из Маньчжурии на родину с молодой женой.

До Читы добрались в воинском эшелоне, а уж в леспромхозовский посёлок Красный Яр пришлось добираться на тряских попутках, благо Веруньку, которая находилась в положении, удавалось пристроить в кабину, а уж Володьке в продуваемом щелястом кузове не привыкать.

Встречи с родными Володька, честно говоря, побаивался. Как мать встретит молодую? Чего там забурчат братец с сеструхой – это Володька переживёт, а вот маманя…

А она встретила спокойно. Застыли у порога Володька с Веруней, а мать поднялась из-за колченогого стола, и только слёзы беззвучно покатились по тёмному, рано состарившемуся лицу.

– Вот, мать, принимай пополнение! Супруга моя законная – Вера, – бодро проговорил Владимир, сжав жену за запястье.

– Живой вернулся… Живой… И слава Богу… – только и сказала Ефимья Ивановна. А слёзы катились и катились по изрезанным морщинами впалым щекам.

Владимир сбросил на пол громыхнувший консервными банками вещмешок, притулил рядом фанерный чемодан. Пододвинул из угла табурет.

– Скидавай, Веруня, одежу, садись отдохни.

Снял шинель, повесил на крючок самодельной деревянной вешалки, увенчанной полкой, куда и положил шапку.

– Ишь, медалями сверкат! – показалась из-за матерчатого полога, отгородившего угол с лежанками, сестрица Тамарка, с торчащими, словно рожки, тугими, вороньего крыла, коротенькими косичками. Вот так – ни здравствуйте вам, ни улыбочки какой. Ревниво уставилась на Веру.

– А она чё, с нами жить будет?

Ефимья Ивановна пристально оглядела разоблачившуюся из шали и потёртого кожушка новоиспечённую невестку, отёрла лицо кухонным полотенчиком и сказала:

– Совет вам и любовь, ребятки. Щас мы с Томкой и чай сгоношим.

Владимир с облегчением выдохнул и потащил к столу вещмешок.

– Ты, мать, тут разберись. Малость продуктишек захватили… – Окинул взглядом комнату. – Стало быть, так тут и обитаете? Из леспромхозовской казармы выперли с концами?.. А Гришка где? На заработках?

– Гриша теперь тоже военный, как и ты, – важно сказала Тамарка. – Но где он – это военный секрет!

– Мамань, она про что? – недоумённо вскинул брови старший сын. – Какая такая служба? Ему ж ещё и восемнадцати не стукнуло!

– Ну ты же помнишь, Гришка всё у старого Прокопа в проводах и телефонных аппаратах ковырялся. А вскорости, опосля после того, как тебя в армию забрали, он в Чите, через этого самого Прокопа, в какие-то монтёры устроился. С тех пор там и обитаця. Раза три в том годе наезжал ненадолго. Тушёнки пару банок привезёт, крупы, сахарку кулёчек, а я ему бельишко стирану, подштопаю, да он и обратно. А летом сорок пятого их, этих самых монтёров, как военных куда-то угнали. Мы от него только одно письмишко и получили – мол, не тревожьтесь, всё у меня хорошо, но служба строгая и рассказывать об ней не положено. Да вот оно, письмишко это. – Ефимья Ивановна оторвалась от кастрюли, закипевшей на плите в углу комнаты, вытащила из-под облезлой клеёнки, застилавшей стол, бумажный треугольничек.

– И чё, с тех пор и глаз не казал? – Владимир недоверчиво посмотрел на мать.

– Типун тебе на язык! – замахала руками Ефимья Ивановна. – Теперича легулярно наезжат. В справной форме. Только худющий и вытянулся в версту.

– А у него тоже медаль есть! – выпалила Тамарка, горделиво задрав подбородок, и показала пальцем на Володькины. – Такая же вот, золотая.

– Это не золото, это латунь, – машинально поправил Владимир и удивлённо покачал головой: «Ай да братец!..» Что же это у него за служба такая?..

А Гришка в это самое время плёлся по горбатой от рытвин дороге и клял последними словами отсутствие попутного транспорта. До отворота на посёлок удачно добрался на трёхтонке, катившей в Бургень, основательно задубев в открытом кузове. Ничё, уже не только согрелся, а основательно взопрел.