Донская армия в борьбе с большевиками

Раздались выстрелы, очень немногие, и я увидела несколько конных, кто в форме, а кто и по-домашнему, но у всех на фуражках, шапках и папахах были белые ленточки. Это был разъезд казаков, а вслед за ним вступила и пехота. Вступил не то полк, не то дружина Кочетовская, как тогда называли. Город ликовал, люди высыпали на улицы, приветствуя освободителей от гнетущего кошмара последних дней. Казаки пока не производили арестов и обысков, и красные сатрапы, не успевшие бежать, стали перекрашиваться в белый цвет. В городском саду узнали жестокого чекиста, одевшегося офицером и спокойно там прогуливавшегося. Нашлись люди, сообщившие в штаб казаков, и его арестовали.

На другой день я пошла в штаб отряда с желанием поступить сестрой милосердия, предъявила документы, рассказала о себе, и меня ласково и любезно приняли. Я вступила в славный Кочетовский полк, с которым провела всю Гражданскую войну, сжившись с ним и его полюбив. Этот полк и сроднил меня с казаками.

Состав полка был из пожилых казаков, молодежи почти не было. К нам, сестрам, относились по-отечески, жалели и заботились о нас, как о дочерях. Нас было тогда три сестры, и они, видя, как мы, постоянно рискуя жизнью, шли за цепями, перевязывая раненых, старались нам всячески услужить. Называли нас «сестрица Олечка, Анечка» и т. д. Полк был большого состава, дружный и крепкий. При мне последовательно командовали полком два командира. Последний, командовавший значительно дольше, особенно ярко мне запомнился. Его жена, очень обаятельная женщина, при нашем отходе через Донскую область присоединилась к полку, отступая с нами на Кубань. За Екатеринодаром муж ее заболел сыпным тифом и волей-неволей должен был остаться, где его и жену приютили кубанцы. Он мне передал пакет различных важных бумаг с просьбой их сохранить, надеясь рано или поздно со мной встретиться. До 1943 года я их возила с собой, но в Берлине при бомбежке сгорели все вещи, сгорел и этот пакет. О судьбе полковника и его жены я никогда ничего не узнала, хотя долгое время их разыскивала.

Это был полковник Цыганков, кадровый царский офицер, полный благородства, чести и храбрости. Он пользовался большим авторитетом и уважением среди казаков, ценивших его. Был строг, но справедлив, заботился о казаках. Отношение казаков к своим офицерам было, я бы сказала, по-семейному, – все одной станицы и хуторов. Однако боевая дисциплина была образцовой. Полк всегда пополнялся своими станичниками. Сколько и каких боев было у полка, упомнить трудно. Были наступления, отступления, и я всегда восхищалась полковой спайкой и видела, что было это исключительно потому, что все друг друга знали: кумовья, сваты и т. д. Здесь не могло быть дезертиров и укрывавшихся, так как не только фронтовые казаки, но и в станице, особенно казачки, ревностно следили за этим. Разговор у них был прост…

«Наши там сражаются, а ты что здесь околачиваешься? Вылечился и езжай обратно, где наши сыны и мужья. Там не засидишься», – рассказывали казаки.

На фоне всех батальных эпизодов есть некоторые, которые навсегда запечатлелись у меня в памяти, и я до сих пор с дрожью их вспоминаю. Однажды на участке нашего полка красные сильными цепями повели энергичное наступление. Мы не выдержали и стали отходить. Раненые, кто мог, шли сами, а остальных, перевязанных и неперевязанных, несли казаки. Цепи наши, отступая, отстреливались, кое-как сдерживая красных, увеличивавших свой натиск. С трудом, обессилев, дошли мы до глубокой балки со своими ранеными и стали. Наши продолжали отстреливаться, но видно было, что это продлится недолго. Слишком много было красных, и шли они напористо. Я думала, что тут нам приходит конец. Но видимо, нашим командованием все было предусмотрено: неожиданно из балки появилась наша конница. Широкой лавой, молча вынеслась она, проскочив наши отступавшие цепи, и я увидела, как блеснули клинки шашек казаков, и раздалось громкое «Ура!». Все это для меня было так неожиданно, что я, как парализованная, остановилась на месте, смотря широко открытыми глазами на мчавшуюся карьером нашу конницу. Остановились и наши цепи, медленно повернув обратно. Раздалось, как мне показалось, несколько залпов, и все стихло. Невольно я закрыла глаза, а когда их открыла, то увидела бегущих в беспорядке назад красных, которых, как мне казалось, безмолвно рубили наши казаки. Я видела, как сверкали клинки над головами красных и они падали. Издалека – было, наверное, более версты – вся эта картина представлялась экраном немого фильма батальных сцен. Я даже не могу передать того ощущения, пережитого тогда мной. Был какой-то экстаз. Нервное напряжение дошло до предела. Я радовалась нашей победе, что-то оживленно говорила с глазами, увлажненными слезами. Убивали, рубили людей, но почему такой нервно-радостный подъем?! Тут у меня все смешалось: радость победы и спасения. Видимо, реакция человека, пережившего свою верную гибель. Эта конная атака, виденная мною так близко, осталась в памяти жуткой, незабываемой.