Дорога моей земли

Усталая,
но гордая осанка.
И узелок дорожный за спиной,
Гадала мне гречанка-сербиянка
в Саратове на пристани речной.

Позвякивали бедные мониста

на запыленном рубище ее.
Она лгала.
Но выходило чисто.
Я слушал про свое житье-бытье.

И делал вид, что понимаю много,

хотя она мне верила с трудом,
тут было все:
и дальняя дорога,
и беспокойство,
и казенный дом,
тут были встречи,
слезы и свиданья,
и радости, и горечь женских мук —
все,
без чего немыслимо гаданье
в такие дни на пристанях разлук.

Во всем я видел правды очень мало.

Что слезы — ложь,
что встречи — соврала,
а то, что буду жив, —
она узнала,
и, что домой вернусь, —
права была.

Саратов, осень 1941 г.

Письмо

Когда ты девочкой была,
я знал тебя по памяти.
И ты в душе моей жила —
в моей охранной грамоте.

Ты сном была в моей судьбе.

И это ли нелепости,
что я хранил тебя в себе,
как в осажденной крепости?

И я, поверь мне, никому

ни капли не завидовал —
тому, кто лгал тебе,
тому,
кто удочки закидывал.

Я слепо верил: ты моя…

(Мне больше ль было надобно?)
Так верят в песню соловья,
когда она предсвадебна.

В часы вечернего тепла

я шел к тебе сумерничать,
и ты, звезда моя, могла
с мечтой моей соперничать.

В пределах счастья двух имен

в тебя — обмолвлюсь запросто —
я без оглядки был влюблен,
как мальчик, просто-напросто.

И, полюбив твои черты,

я ни на что не сетовал.
Я так любил тебя, что ты
не замечала этого.

И вот сейчас, когда война

меня бросает в стороны,
когда знакомых имена
в когтях уносят вороны,
я часто думаю над тем,
что, не родившись заново,
нам суждено домой не всем
вернуться с поля бранного.

Не всем нам видеть жен своих,

не всем прийти с победою.
А я в кругу друзей живых
о смерти не беседую.

Я верю: вынесу войну,

сто ран приму, но выстою.
Себя верну, любовь верну,
и щедрую, и чистую —
такую щедрую, что в ней
не думал об измене я,
такую чистую, что ей
лишь только ты — сравнение!

1941 г.

Тепло

Погода
не сыра
и не простудна.
Она, как жизнь,
вошла и в кровь,
и в плоть.
Стоял такой мороз,
что было трудно
штыком буханку хлеба расколоть.

Кто был на фронте,

тот видал не раз,
как следом за трассирующим блеском —
в знобящей мгле над мрачным перелеском —
летел щегол,
от счастья пучеглаз.

Что нужно птице, пуле вслед летящей?

Тепла на миг?
Ей нужен прочный кров.

А мне довольно пары теплых слов,

чтобы согреться в стуже леденящей.

1941 г.

Пулеметчик