Дорога на эшафот

В Шлиссельбург Василий Мирович прибыл поздней ночью и на въезде в расположение полка, предъявив свое назначение и подорожную, узнал у часового, где ему следует расположиться. С утра он явился по начальству, представился и получил под свое начало роту, насчитывавшую, согласно штатному расписанию, сорок два человека. Оставив бумаги полковому канцеляристу и поинтересовавшись, когда можно будет получить полагавшиеся ему прогонные деньги, он проследовал в сопровождении адъютанта в штабное помещение, где собрались все офицеры под началом генерала Римского-Корсакова. Шло назначение караульных рот на ночное дежурство, и генерал, посмотрев в сторону Мировича, скороговоркой заметил:

– Вот и обещанное пополнение прибыло в лице подпоручика, – потом замешкался, забыв его фамилию, и вопросительно взглянул в его сторону.

– Мирович Василий сын Яковлев, – четко отрапортовал тот, привстав с лавки, где успел расположиться, но неожиданно закашлялся. Сашкин отвар помог, но за время дороги его продуло на встречном ветру, а он, понадеявшись на теплую погоду, не поберегся. И вот результат.

«Взял ли Сашка с собой те корешки и надолго ли их хватит?» – подумал он, но генерал, дождавшись, пока вновь прибывший справится с кашлем, сочувственно поинтересовался:

– Из действующей армии, как понимаю? Ранения дают себя знать? Мне это знакомо. Обратитесь к лекарю, он у нас большой мастер по этой части. А пока присаживайтесь и, если возникнут вопросы, спрашивайте. Мне нравятся офицеры, которые проявляют интерес к службе, а не ведут себя как чурбаны, в форму наряженные.

Ближайший к Мировичу офицер негромко поинтересовался:

– Под чьим началом состояли?

– Генерал-аншефа Петра Панина во флигель-адъютантах был, а начинал после Шляхетского корпуса с нижних чинов.

– У самого Панина? – тихо и с почтением произнес сосед. – И какая нелегкая к нам занесла, в глухомань этакую? Не сошлись в чем с генералом?

– Ранение получил, генерал правильно заметил… Да и воевать надоело, – через паузу, не поворачивая головы, ответил Василий.

Офицер был лет на десять старше его, но имел чин всего лишь поручика и, видать, тоже прошел через Прусскую кампанию, коль знал Панина. Когда все были отпущены, Мирович и сидевший рядом с ним поручик вышли вместе и распрощались.

– Надеюсь, еще свидимся, – козырнув, с улыбкой произнес тот и зашагал прочь. Мирович же, постояв немного, огляделся и отправился на поиски своей роты, надеясь встретить кого-нибудь из сослуживцев.

Армейская служба быстро сводила и разводила людей, словно шутя знакомя их меж собой и тут же раскидывая в разные стороны. И не счесть числа вольных и невольных знакомств, особенно в лихую военную годину, когда только сдружишься с человеком, а через короткий срок и попрощаешься с ним навсегда, стоя возле креста у могильного холмика.

Война научила Мировича не завязывать долгих знакомств, но дорожить отношениями, цепко держать в памяти лица не только живых людей, но и погибших, поскольку рано или поздно свидишься с ними, если не на этом, то на том свете, где все будут равны и займут причитающееся им по грехам и заслугам место. Поэтому теперь знакомился он с новым человеком если не сдержанно, то с ожиданием, как тот проявит себя в разговоре, а еще лучше и надежнее – в поступках весомых, по которым и можно его отличить, запомнить и уже тогда решать, нужно ли сближение и не придется ли потом жалеть о сделанном шаге. Вот и сейчас он, перебросившись парой фраз с офицером, оказавшимся волей случая его соседом, не кинулся вслед за ним, как ранее, предлагать свою дружбу, зазывать в гости или самому напрашиваться на встречу.

Ему вдруг почему-то вспомнилась дубовая роща близ Инстербурга, без всякого сожаления вырубленная стоявшими там солдатами. Война… Тут и человеческая жизнь не ценится, а что говорить о деревьях… Через сколько-то лет там, может быть, вырастет новая роща, а вот убитые заново не родятся. И его, Василия Мировича, война подрубила под корень, лишила юношеских мечтаний, поменяла все его прежние представления о жизни. Теперь он уже не радовался каждому новому дню, а просто жил, стоял в строю, ходил в атаку, отступал, лежал в лазарете, куда-то ехал… Зачем? Во имя чего? Кому все это нужно? И не он один стал таким, а едва ли не все, прошедшие через землю прусскую, обуглились, зачерствели сердцем и научились без раздумий отдавать и исполнять приказы. И другой судьбы себе уже не представляли…

3

С этими тягостными мыслями Василию удалось после нескольких попыток отыскать расположение своей роты, которая как раз маршировала на плацу под четкие команды одного из старших капралов.

– Слава те, Господи, – сказал тот, узнав, что Мировича прислали в качестве ротного командира. – А то, как нашего Семена Трофимовича перевели в Царское Село за особые заслуги, – при этом он хитро ухмыльнулся, – все на меня свалили. Так что принимайте, ваше благородие, командование, а я уж буду своим делом заниматься, как прежде то заведено было.

– И как тебя зовут-то, служивый? – с невольной улыбкой спросил его Мирович, вглядываясь в хитрые глазки старшего капрала.