Дорога на Москву

Так вот, когда батька работал бухгалтером райпотребсоюза, начальником там был Фёдор Васильевич.

– Ну что, узнаёшь родину? – повернулся он на переднем сиденье машины ко мне.

– Нет.

Я действительно ничего здесь не узнавал. Речка Цна превратилась в канаву с мутной водой. Перелесок, который мы проскочили за пять минут, оказался Томашевским лесом. От хуторов остались лишь одичавшие яблони, склонившиеся над кучкой камней. Когда-то они были печью.

– Песок вместо болота, – посмотрел Фёдор Васильевич в окошко «козла». – Неизвестно, что хуже.

Песок, конечно, был хуже. Пряный запах цветущих шишек рогоза выйдет из меня с последним дыханием. А самая милая моему сердцу картина – бочажина тёмной воды, окружённая стеной аира. Посередине широкие листья кувшинок с белыми и жёлтыми цветами. Под ними стоит крупный линь или карась, о чём говорит струйка мелких пузырьков воздуха, поднимающаяся со дна…

– Ну и почему ты не поехала с председателем на базу отдыха? – спросил я Галю.

– Отстань, – дёрнула она плечом.

Председатель лучшего в районе колхоза, молодой мужчина с крепким пузцом, поглядывал на столичную режиссёршу, как кот на сало. Интересно, что он в ней нашел? Ганцевичские дивчины несравненно лучше, что секретарь в правлении колхоза, что счетовод. О продавщице в сельском магазине я и не говорю – груди, как гарбузы.

Председатель и впрямь пытался умыкнуть Галю на лесное озеро. Он уже повёл её к «Ниве», но Фёдор Васильевич повёл в его сторону очами – и тот сник, споткнулся о кочку, которую в другое время перепрыгнул бы, не заметив.

– Ты директора нашего рыбхоза знаешь? – спросил меня Фёдор Васильевич.

– Нет.

– Крупнейшее хозяйство в республике. Заедем?

– Как скажете.

Дорога пошла вдоль огромных прудов, над которыми с криками кружили чайки. Кочками посреди воды торчали цапли. Одна за другой нам навстречу проехали две «Волги» с минскими номерами.

– Не забывает начальство? – кивнул я на машину с занавесками на окнах.

– Хуже браконьеров, – вздохнул Фёдор Васильевич. – Со всей Беларуси едут.

Директор рыбхоза, конечно, уже ждал нас.

– Ну что, Микола, узнаёшь крестника? – весело поздоровался с ним Федор Васильевич.

– Я его только в пелёнках видел, – развёл тот руками.

– Твой крёстный, – подтолкнул меня к директору Фёдор Васильевич. – Мы за тебя тогда по выговору получили.

– Какому выговору? – я с трудом понимал, о чём идёт речь.

– Партийному. Тогда с этим было строго, из партии могли выгнать. А мы посадили Лиду и тебя в грузовик, отвезли в Денисковичи и окрестили. Хороший был поп, а, Микола?

– Отец Серафим, – кивнул директор. – Лет пять, как похоронили. А я так и не знаю, кто нас тогда выдал.

– Кто-кто… – запыхтел Фёдор Васильевич, – дед Пихто. Не на острове живём. Да и батюшка должен был сообщить куда следует. Главное, что дитя выросло, человеком стало.

Они смотрели на меня, как на икону. Мне стало неловко.

– Как батька? – спросил директор.

– Стакан ещё примет, – сказал я.

– Мы тоже уже много не можем, – засмеялся Фёдор Васильевич. – Вишь, как развернулся Микола Петрович? Тоннами рыбу отгружает.

– Пойдём, я тебе наших производителей покажу, – подвёл меня к маленькому пруду крёстный.

В мутной воде у берега грузно ворочались два огромных карпа.

– Как поросята, – удовлетворённо сказал директор, – килограмм по пятнадцать каждый. Уже отметали икру.

– Хорошее хозяйство, – огляделся я по сторонам. – Цаплям с чайками тоже на жизнь хватает.

– Да я бы их всех перестрелял, – нахмурился крёстный. – Знаешь, сколько они мальков сжирают?

Я усмехнулся. Сплошные стрелки живут в Ганцевичах. Отец начальника милиции хотел пристрелить. Крёстный – цаплю. А как Фёдор Васильевич?

– Я не охотник, – закряхтел тот, – даже свинью заколоть не могу, не то что… Если всё здесь закончили, надо ехать. Нас уже на поляне ждут.

Мы ещё не закончили. Галя с упоением гоняла оператора Володю, заставляя снимать всё новые и новые планы. Она была бы очень хорошим надсмотрщиком на плантации рабовладельца. Впрочем, она и режиссёр хороший, Володя уже был весь в мыле.

– У меня заместителем один парень работает, – доверительно взял меня под руку Фёдор Васильевич. – Хороший поэт. Если б не пил, цены б ему не было…

– А кто здесь не пьет? – засмеялся я. – Одна Галя.

– Да не, ты не понимаешь. Его надо во как держать!

Фёдор Васильевич сжал пальцы и сунул мне под нос здоровенный кулак.

– Ну и держите, – отвёл я этот кулак в сторону.

– Дак он в столицу хочет! Как напьётся, так и пишет заявление по собственному желанию.

Я понял, что и в ганцевичской жизни не всё так просто. С поэтом ясно, они рождаются, как известно, в провинции, а умирают в Москве. Но и Фёдор Васильевич с его волосатым кулаком хорош. Нормальные замы, конечно, на дороге не валяются. А что поэт пьёт… В нашей стране не пьёт только тот, кому не дают.

– Так что ты имей в виду, – отпустил мою руку Фёдор Васильевич.

– Конечно, – сказал я.

– Вечером жду у себя дома.

Он со значением посмотрел мне в глаза.

– Вы же говорили – на поляну…

– После поляны. И чтоб никаких отговорок!