Дорога на Москву

– С кем? – не понял я.

– С земляками.

Я опять ничего не понял, но расспрашивать дальше не стал. Истинный полешук, Вася был, во-первых, малоразговорчив, а во-вторых, упрям. Ну что ж, не хочет говорить, не надо.

– А где девушки? – закопошился на заднем сиденье Костя, наш кинооператор. – Почему мы стоим – и нет ни одной девушки?

– Спи, – сказал Вася.

– Я уже выспался.

Работая на телевидении, Костя считал, что мир вращается исключительно вокруг его персоны, и потому капризничал по любому поводу.

– Хочу пить! – просунул он голову между сиденьями.

– Вон лужа, – сказал Вася.

– Ну и что? – удивился Костя.

– Сходи и попей.

– Это антигигиенично!

– Тогда спи.

Мы ехали к Васе на родину. Когда-то мы вместе учились. Вася стал известным фольклористом, преподавал в университете, и каждый год он приглашал нас к себе в Теребеи. Его деревня стояла на границе Украины и Беларуси, и Вася не уставал повторять, что только там, на берегах Горыни, горят купальские огни, гоняются за парнями в кустах русалки и цветёт папоротник. Мы этому, конечно, не верили, но приехать к нему в гости обещали. И вот наконец собрались.

Как и Вася, я тоже родом с Полесья. Мои Ганцевичи располагаются между Барановичами, Ляховичами и Слуцком. А Столинский район – это белорусский юг, здесь и говорят почти по-украински.

– Пыво пыв чи не пыв? – посмотрел я на Васю.

– Сейчас выпьем, – сказал он, сладко потянувшись. – На родине я и за рулём могу.

– За рулём нельзя, – покачал я головой. – Для гаишника родины не бывает.

– А мне можно.

На дороге показались две машины, одна из них с «мигалкой».

– Легки на помине, – сказал я.

– Это за мной, – открыл дверь Вася. – Дальше поедем с песнями.

Подъезжая к нам, гаишники врубили сирену. Машины остановились, из них неспешно выбрались по два человека из каждой. Капитан, такой же пузатый, как Вася, двинулся к нам, широко раскинув руки.

– Вася!

– Микола!

Обнялись, расцеловались, долго стояли, уткнувшись друг в друга животами.

– Живой?

– Да потихоньку.

– Жена, дети?

– Да слава Богу.

– Организм принимает?

– Да понемногу.

– Москвича привёз, – кивнул в мою сторону Вася.

– Из самой Москвы?! – изумился капитан.

Все уставились на меня. Костя поспешно навёл камеру.

Я крякнул. Роль свадебного генерала не нравилась мне даже в молодости.

– Надо угостить человека, – сказал Вася.

– Да прямо сейчас! – оторвался от него капитан. – Петро, раскинь.

Старший лейтенант, лейтенант и сержант открыли багажники машин и стали сноровисто выгружать запасы. Через десять минут под дубом стоял раскладной стол, на нём две трёхлитровые банки с прозрачной жидкостью, толсто нарезанное сало, пять луковиц, тряпочка с солью, два каравая хлеба и пластмассовые стаканы.

– Сколько градусов? – ласково погладил одну из банок Вася.

– Да немного, – склонив голову набок, посмотрел на банку капитан. – Может, шестьдесят.

– Житнёвая?

– А як же! Петро, наливай.

Мне первому вручили стакан. Я понюхал. Пахло хорошо – житом, сивухой, чуть-чуть полынью.

– Ну, с Богом! – сказал Вася.

Мы выпили. Самогон был крепкий, не первач, но близко к нему.

– Сколько бульбинок по шкале Геннадия Ивановича? – спросил я Васю.

Геннадий Иванович Войтович, наш знаменитый фольклорист, был непревзойденным знатоком белорусского самогона. Ещё до войны он прошёл пешком всю Беларусь, записывая народные песни. А где поют без гарэлки? Пусть одни бабки за столом, но прежде чем затянуть про зелёную вишню, что из-под кореня вышла, надо налить. Дедов в белорусских деревнях всегда было мало. То Первая мировая, то Вторая, революция свою жатву собрала. А раскулачивание? Коллективизация? Вербовка в Сибирь или на Север? Из мужиков вытряхивали душу, и за столом пели и пили одни бабы.

– Геннадий Иванович, где у нас самый лучший самогон? – допытывались мы с Васей у Войтовича.

– Не скажу! – ставил он на стол пустую чарку. – В двух местах гонят пять бульбинок, но где – не скажу.

– А я и так знаю, – подмигивал мне Вася. – В Старых Дорогах!

– Там хорошая, четыре бульбинки.

– А в Теребеях?

– И в Теребеях четыре.

Про пять бульбинок старик так и не раскололся. Сколько ни выпивал, чем ни закусывал – молчал как могила.

– Рассказать, как меня в вашем Столинском районе встречали? – прищурился он на Васю.

– Что было в хате, то и поставили на стол.

– Вот слухай. Училась музыке со мной Геля. Красавица! Коса толщиной в руку, глаза чёрные, как запоёт – мороз по коже! После училища вышла замуж и уехала преподавать на Столинщину. Я узнал, где она живёт, и решил зайти в гости. Тогда это просто было. Отмахал тридцать вёрст по жаре, зашёл в хату, тебя сразу в красный угол. У нас как говорят? В красном углу сидят или поп, или дурень. Да-а… Подхожу я к хате, смотрю – двое ребятишек во дворе копошатся. Чёрные, как галчата, вылитая Геля. Молодец, думаю, время зря не теряет. Я открываю калитку и спрашиваю: «Мама дома?» Старший мчится в хату и кричит: «Мама, к тебе нищий пришёл!» Я за калитку и ходу… Какая на мне одежда была? Обноски. Сапоги тоже каши просят. Я ведь с утра до ночи под дождём или снегом…

– Так и не узнали, сколько бульбинок самогон у Гели? – смеюсь я.