Дорога на Москву

– Думаю, добрый был самогон. А пела как! Вся группа за ней ухлёстывала…

Я прикидывал, в каких местах Беларуси гнали самогон пять бульбинок. Во-первых, брага там должна быть из жита. Во-вторых, выгоняться на хорошем аппарате. В-третьих, очистка, змеевик из нержавейки и прочее. А самое главное – вода… Но у нас во многих местах хорошая вода, традиции тоже соблюдаются, под окнами почти каждой хаты зеленится квадрат жита.

– У вас в деревнях пекут свой хлеб? – спросила меня как-то московская знакомая, увидев здесь дружные всходы ржи.

– Гарь у нас гонят, – растолковал я. – В Беларуси без самогона ни при царе, ни при поляках, ни при большевиках прожить было нельзя.

– За это ведь сажали, – удивилась она.

– Всех не пересажаешь, – сказал я. – Между прочим, советская власть потому и рухнула, что установила сухой закон. Помнишь, как люди в очередях мучились? А сколько народа от денатурата перемёрло?

– Не зря вас бульбашами называют.

– Як Бога кохам!

Но пить самогон москвичка не стала. Впрочем, её никто не осуждал, без привычки нашу гарь не осилишь. Однако в некоторых местах самогон всё же был отменный, и Теребеи уверенно стояли в этом ряду.

Мы с милиционерами выпили ещё по одному стакану, закусили салом.

– Поехали? – посмотрел на Васю капитан.

– Сирена работает?

– А як же!

И мы поехали. Впереди машина капитана, за ней мы, следом старлей с лейтенантиком. Подъезжая к населённому пункту, капитан включал сирену и «мигалку».

– До самого дома будем гудеть? – спросил я Васю.

– А як же! – ухмыльнулся тот.

Я покорился. С традициями бороться трудно, по самогону знаю.

Но вот и Теребеи. Капитан выключил сирену. Всё правильно – в собственном доме орёт только дурень.

2

В Теребеях мы предполагали снять праздник Ивана Купалы. Вася обещал всё устроить в лучшем виде – хоровод на лугу, прыжки через костёр, венки со свечками на воде.

– А девки? – спросил Костя.

– Их тут как грязи, – сказал Вася.

– Купаться будут голые?

– Это же деревенские девки, – обиделся Вася.

– Жалко, – расстроился оператор. – А русалок у вас нет?

– Были, но кончились. Земля межами перегорожена.

Я знал, о чём он говорил. Считалось, что русалка не могла перейти через межу на поле. Раньше, когда Полесье было одной бескрайней пущей, русалки сплошь и рядом шастали по опушкам лесов, качались на молодых берёзках, вклинивались в хороводы купальской ночью, норовя утащить в лес кого-нибудь из парней. Водяные русалки осторожно плескались в прибрежных ивняках, но эти на сушу выходили редко.

Однако за последние сто лет полесские леса захирели, и о русалках почти перестали вспоминать. Разве что утонет в реке молодая девушка, тогда говорили: «Отправилась к русалкам, бедная…»

Настоящими русалками были лесные девы – с распущенными волосами, голой грудью, тихим смехом. Впрочем, опасны они были лишь на русалочьей неделе и в купальскую ночь. Да и опасны для беспечного человека или глупого, что, конечно, одно и то же.

Но почему о русалках заговорил Костя, городское дитя, обвешанное фото– и киноаппаратурой, у которого на уме одни девки, и отнюдь не русалки?

– А я их буду ловить на живца, – сказал Костя.

– Кого? – спросил я.

– Русалок, – хмыкнул он. – Но если клюнет деревенская, не откажусь.

– Что ты придумал? – отвёл я его в сторону.

– Фосфорный порошок, – показал мне пакетик Костя.

– Ну и что?

– Светится в темноте. Пойду в лес, посыплю порошком папоротник, а ночью с тобой и двумя девицами отправимся искать цветок папоротника. Найдутся здесь две хорошенькие дуры?

– Думаю, их здесь значительно больше. Но когда ты собираешься работать? Мне фильм нужен, а не девицы.

– Всё снимем, – успокоил Костя. – Распитие самогона под дубом очень хорошо получилось.

– Вот это не надо, – сказал я. – Ты что, сценарий не читал?

– Я их никогда не читаю. Во-первых, за время работы на телевидении разучился читать, а во-вторых, без них съёмка лучше проходит. Мы здесь один самогон жрать будем?

– А что? – покосился я на него.

– До сих пор блевать хочется. Я сухое вино люблю.

– Разбаловался ты в столице. На Полесье пьют самогон.

– На работе можно не пить.

Возразить на это было нечего.

На крыльцо вышел Вася и помахал нам рукой. Мы пошли в хату.

Белорусские хаты в принципе все одинаковы. Печь, домотканые половики, цветы в вазонах на подоконнике, в чистой половине ковёр на стене, пышно взбитые подушки на кроватях и телевизор в углу. Чисто, тихо, гудят мухи и тикают ходики. Но это если нет гостей. Сейчас в хате стояли шум и гам. Одна женщина орудовала ухватом в печи, вторая расставляла на столе тарелки, третья тащила из сеней крынку с простоквашей. Хозяин, отец Васи, стоял с бутылкой в руке и не знал, наливать в чарки прямо сейчас или дождаться, когда гости рассядутся за столом.

– Наливай, батька, – пришёл ему на помощь Вася.

– Я, пожалуй, поснимаю на улице, – сказал Костя.

– Ты ведь нашей не пробовал! – схватил его за рукав Вася.

– Он на работе, – сказал я.

Вася неохотно отпустил оператора.

Мы выпили по чарке, закусили, и женщины тут же затянули песню.

– Пойдём в огород, – шепнул мне на ухо Вася, – покажу что-то.