Дорога на Москву

– Клад надо было этой ночью в лесу копать, – сказал Вася. – Под цветком папоротника.

– Мы искали, – загомонили девушки, – но тут такая гроза началась!..

– Между прочим, цветок папоротника я лично выращивал, – выпучил глаза Костя. – И куда он подевался?

– Там, – махнул я рукой.

– В лесу, – подтвердил Вася.

В кустах снова рассмеялась русалка. Я вдруг подумал, что её смех похож на плач.

– И ничего смешного! – громко сказал я. – Мы золотому идолу поклоняемся, а он всех продаст, и за бесценок. Я потому и оставил апостола под деревом, что нечего Иуде по белому свету бродить.

– Не пил, а заговаривается, – сказал Вася. – Предупреждал ведь: не таскайся по кустам, посиди с товарищами, выпей самогонки, песни попой. Тогда и апостолы перестанут мерещиться. Не гордись!

– Я не горжусь.

Я представил тонкую фигурку русалки, её большие глаза, пышные волосы, закрывающие маленькую грудь, нежный овал гладкой щеки, и мне стало тоскливо. Не летать надо было, дорогой, не пускать слюни над золотыми монетами, а хватать девушку и не отпускать от себя. Ведь этого она хотела, и ничего другого.

Я посмотрел на плотную стену ивняка, выступившую из речного тумана.

Оттуда не донеслось ни звука.

– Завтра на Москву? – спросил Вася.

– Куда же ещё, – пробормотал я.

– А что у вас в Москве? – взяла меня под руку Катя.

Я понял, что врать нет никакого смысла.

– В Москве у меня, – стал я загибать пальцы на руках, – жена, сын, дом, дача, кошка и тёща. А также друзья.

– Друзья у тебя здесь, – сказал Вася. – Или ты от нас уже отрёкся?

– Там новые друзья, – вздохнул я.

– Кошка, небось, чёрная? – заглянула мне в глаза Катя.

– Рыжая, – улыбнулся я.

Катя отпустила мою руку.

В воде кто-то сильно плеснул.

«Померещилось, – подумал я. – Вывелись на Полесье русалки, и с этим уже ничего не сделаешь».

Мне вдруг захотелось в Москву. Пусть в ней нет русалок, но всё же это мой город. Тем более глаза у нашей рыжей кошки Баськи были абсолютно русалочьи. В отличие от всех прочих людей, я хорошо знал, как они выглядят.

Часть шестая Москва – Пекин

Ужин в Москве

Карточка элитного ресторана «Голд-палаццо» досталась мне по случаю. На фуршете в Доме актёра толпа голодных журналистов оттеснила меня в угол и прижала к мужчине лет сорока.

– Что это у вас в руке? – спросил он.

– Бутылку виски успел схватить.

– А у меня тарелка с бутербродами. Объединимся?

Мы выпили, закусили.

– Боря, – представился мужчина.

Я назвал себя.

– В нашей стране беспорядки происходят оттого, что слишком много голодных, – сказал Боря.

– Да, журналистов надо кормить, – согласился я, обозревая жующую толпу, состоящую преимущественно из нечёсаных девиц. – Чёрт-те что могут написать.

– Они и так чёрт-те что пишут, – поморщился Боря. – Я не в том смысле сказал.

– А в каком?

– Кормить – это кормить по-настоящему. Как в моём ресторане.

– Хозяин?

– Директор, но с определённым процентом. Заходите на неделе.

И он дал мне номерную карточку, на которой было написано, что её владелец обязан лично подписывать счета за обслуживание в ресторане.

– Вот здесь свою подпись надо нарисовать, – показал он пальцем. – Скидка – десять процентов.

– Хорошая скидка, – сказал я.

Обедать в ресторане «Голд-палаццо» я, конечно, не собирался.

Однако на следующий день позвонил Фёдор Модестович, которому в своё время я помог организовать несколько интервью в печати.

– Пишешь? – спросил Фёдор Модестович.

– А как же, – вздохнул я.

– Я решил тебя отблагодарить, – сказал он.

Это была манера Фёдора Модестовича – сразу брать быка за рога.

– Деньгами? – поинтересовался я.

– Деньги, как ты знаешь, у меня в работе, – остудил мой пыл Фёдор Модестович, – но в ресторан приглашаю.

– В какой? – выудил я из кармана Борину карточку.

– В какой хочешь.

– Идём в «Голд-палаццо», – прочитал я название ресторана и продиктовал адрес. – Там очень хорошо кормят.

Фёдор Модестович, чувствуется, удивился, но спорить не стал.

– Завтра в восемнадцать ноль-ноль, – сказал он. – Не опаздывай.

Опаздывать я не собирался.

Фёдор Модестович был серьёзный человек. К моменту раздела большого пирога, коим лет пятнадцать назад вдруг стала наша страна, он занимал то ли четвёртое, то ли пятое кресло в министерстве рыбного хозяйства. Ну и при дележе обидеть себя он не позволил. Я подозреваю, что кроме приличной флотилии, бороздящей просторы мирового океана в поисках скумбрии, трески и сёмужки, у него образовалась и пара заводиков, эту самую рыбку перерабатывающих. Но от заводов Фёдор Модестович отчего-то открещивался.

– Да продаём мы рыбку, – сказал он, когда я ненавязчиво поинтересовался заводами в бассейне Белого моря.

– Кому продаёте? – понимающе заглянул я ему в глаза.

– Этим… шведам продаём. С датчанами.

Я понял, что рыбу его сейнеры продают в Норвегию.

– Ну и как платят?

– Плохо.

Третьего дня Фёдор Модестович рассказывал, что в прошлом месяце он заплатил больше ста тысяч налога. Его возмущала отнюдь не сумма – правила, по которым его заставляли играть.