Дорога пряности

Я выхожу с базара взвинченным комком обнаженных нервов, который того и гляди рассыплется. Даже не замечаю колонистку, несущуюся нам навстречу, пока ее неприлично широкие юбки не сшибают нас с Амирой с тротуара в вонючую лужу загадочного происхождения. Но как бы я ни была оскорблена, я не хочу привлечь внимание, как в Баштале.

– Шагаем дальше, – бормочу я и веду Амиру вперед, на что Таха одобрительно кивает.

За великим базаром Таил-са теряет блеск и странным образом становится еще более людным. Здания здесь совсем не похожи на те, что я увидела, когда мы въехали, хотя, конечно, зодчие не махнули на эту часть города рукой. Аккуратно подогнанные плитки потрескались, а местами и вовсе откололись. Известковую штукатурку давно никто не обновлял, и в трещинах виднеются кирпичи, словно дряхлые кости, что проглядывают сквозь отслоившуюся плоть. Даже приятным ароматам базара никак не совладать с вонью мусора и отходов. Бездомные собираются в переулках, кашляя и сетуя на жизнь. Изможденные нищие сидят на крыльцах и коротают день за курением трубки или перебором четок, за неимением иного достойного занятия. Их глаза печальны, уголки губ опущены, выцветшая одежда потрепана. Повсюду подстерегают разочарование и поражение. И по крайней мере на одной стене каждой улицы висит свиток, написанный как на алькибанском, так и харроутанге, – призыв за вознаграждение доносить о любых предательских деяниях против империи.

– Ты же видишь, да? – шепчет мне Амира. – То же самое, что видел Афир.

Я вдруг понимаю, что голос отказывается повиноваться, и потому лишь киваю. Дома, в Калии, я задавалась вопросом, что же могло в такой степени изменить брата. Я была убеждена, что либо он одержим волшебством, либо его водят за нос. Но, увидев это место воочию, вдохнув его жизнь, ощутив, как отчаяние пропитывает мою плоть, звенит в каждой мышце, я начинаю понимать истину, о которой говорил Афир. И ужас, который меня охватывает вместе с этим осознанием, не знает предела.

Кайн прерывает мои размышления, указывая вперед:

– Вот оно, Поле памяти.

Это прекрасный, но запущенный сад за каменной оградой, увитой виноградом. Из открытых ран в траве торчат черные обелиски, на каждом высечены имена алькибанцев. За исключением старика, который, опираясь на трость, старательно выдергивает сорняки у обелиска, сад пуст.

– А это, – Кайн останавливает нас у ветхого дома рядом с садом, – стало быть, жилище Закарии.

Мне с трудом верится, что мы у цели. Я делаю глубокий вдох и уже собираюсь постучать в дверь, как вдруг замечаю прибитый к ней лист бумаги.

– Что это? – бормочу я, срывая его с гвоздя.

Остальные толпятся вокруг, чтобы тоже прочитать.

Я не дома.
Если нужен, идите к лодочному сараю.
З.

– Адрес указан, – говорит Таха, забирая у меня лист и внимательно его изучая.

– Проклятье, – шепчу я и шагаю к закрытым ставнями окнам.

Одна створка не закреплена и поддается без особых усилий. Я заглядываю в гостиную. Сказать, что внутри все довольно просто, было бы преувеличением. В комнате две потертые тахты да низкий столик со сломанными ножками, уставленный пустыми бутылками. Опрокинутые, они залили изодранный ковер. Наверняка в них был арак[7], я даже отсюда чувствую острый лакричный запах. Он буквально впитался в стены.

– А он не отказывает себе в удовольствии, – замечает из-за моей спины Кайн.

– Не отказывает – еще слабо сказано, – бормочу я, окидывая взглядом толстый слой пыли и сброшенную на тахту кучу одежды. – Каким, еще раз, должен быть этот Закария?

– Порядочным, судя по всему.

– Я знаю, где лодочный сарай, – говорит Таха позади нас, убирая карту.

Я закрываю ставню и киваю.

– Веди нас.

* * *

Таха ведет нас мимо причалов, где раскинулся Стеклянный залив, гладкий и спокойный, как мазок сапфировой краски, испещренный точками белых парусов. Неподвижный воздух пропитан запахом соли и рыбы, чайки парят в нем, словно подвешенные на ниточках, крики моряков доносятся будто из полузабытого сна. Свет играет на гладком дереве военных кораблей Харроуленда, что господствуют над заливом. Они окружают еще один, длинный и маневренный трехмачтовик, на котором развевается коричневый флаг империи.

– Что это? – спрашиваю я остальных.

Рыбацкие лодки осторожно огибают корабль, как мышки, что крадутся мимо сторожевого пса.

– Это, должно быть, корабль короля Глэдрика, – отвечает Кайн. – Афир мне о нем рассказывал. Харроулендцы считают, что королю опасно долго оставаться на берегу.

Затем мы проходим несколько торговых судов, куда грузят ящики. Терпкий запах выдает их содержимое, но я бы догадалась, что они перевозят пряности, просто по измученным рабочим, которых окружают солдаты и которыми помыкают чиновники-харроулендцы.

– Имани, смотри, – шепчет Амира.