Дорога тайн

«Полагаю, девушке пришлось хуже», – только и сказал Варгас.

Эдвард Боншоу тогда ничего не ответил. Но Хуан Диего не понимал, почему открытка и теперь все еще беспокоила сеньора Эдуардо.

– Вам не кажется, что доктор Варгас был прав? – спросил в цирковом автобусе Хуан Диего айовца. – Вам не кажется, что хуже всех пришлось девушке на порнофото?

– Эта бедная девушка не была девушкой, – сказал сеньор Эдуардо; он взглянул на Лупе, спящую у него на коленях, просто чтобы убедиться, что она все еще спит. – Бедную девушку звали Флор, – прошептал айовец. – Это то, что случилось с Флор в Хьюстоне. Бедная девушка сошлась с пони.

Хуан Диего и раньше плакал по Флор и по сеньору Эдуардо; он не мог перестать плакать по ним. Но сейчас он был далеко от берега – никто не видел, что он плачет. И разве соленая вода не заставляла всех плакать? В соленой воде можно плавать вечно, думал Хуан Диего, так легко было раздвигать воду в спокойном и теплом море.

– Эй, мистер! – звала его Консуэло.

Хуан Диего увидел маленькую девочку с косичками на пляже – она махала ему, и он помахал в ответ.

Ему почти не потребовалось никаких усилий, чтобы держаться на плаву, он почти не двигался. Плакал Хуан Диего так же легко, как плыл. Просто лились слезы.

– Видишь ли, я всегда любил ее – даже до того, как встретил! – сказал тогда Хуану Диего Эдвард Боншоу.

Айовец поначалу не признал во Флор ту девушку с пони. И когда сеньор Эдуардо узнал Флор, когда он понял, что взрослая Флор – это и есть та самая девушка с открытки, – он не смог сказать ей, что теперь ему известна ее печальная техасская история.

– Вы должны сказать ей, – ответил Хуан Диего айовцу; даже в свои четырнадцать лет читатель свалки был убежден в этом.

– Когда Флор захочет рассказать мне о Хьюстоне, она, бедняжка, расскажет… это ее история, – годами твердил Эдвард Боншоу Хуану Диего.

– Скажите ей! – продолжал повторять Хуан Диего сеньору Эдуардо, поскольку в ту пору они жили рядом друг с другом.

Хьюстонская история так и останется за Флор.

– Скажите ей! – прокричал Хуан Диего в теплое море Бохол.

Он смотрел вдаль, на бесконечный горизонт – разве Минданао не где-то там? (Ни одна живая душа на берегу не услышала бы, что он плачет.)

– Эй, мистер! – позвал его Педро. – Будьте осторожней с…

(Затем он крикнул: «Не наступите на…» Не расслышанное слово прозвучало как «корнишоны».) Но Хуан Диего плавал на глубине, он не доставал ногами до дна – ему не грозила опасность наступить на маринованные или морские огурцы или еще на что-нибудь странное, о чем предупреждал его Педро.

Хуан Диего мог долго рассекать воду, но хорошим пловцом он не был. Ему нравилось грести по-собачьи – это был его любимый стиль, медленный собачий гребок (хотя по-собачьи никто и не умел плавать быстро).

Плавающий по-собачьи представлял собой проблему для серьезных пловцов в крытом бассейне старого Манежа в Айове. Хуан Диего плавал очень медленно; на медленной дорожке его называли «собачьим гребцом».

Хуану Диего всегда предлагали уроки плавания, но у него были свои уроки плавания, и он предпочел плавание по-собачьи. (Хуану Диего нравилось, как плавают собаки; романы тоже продвигались небыстро.)

– Оставь ребенка в покое, – однажды сказала Флор спасателю у бассейна. – Ты видел, как этот мальчик ходит? Его нога не просто искалечена – она весит тонну. Набита металлом – попробуй плавать не по-собачьи, если на одной ноге у тебя висит якорь!

– У меня нога не железная, – возразил Хуан Диего Флор, когда они возвращались домой из Манежа.

– Это просто хорошая история, разве нет? – только и сказала Флор.

Но она не хотела рассказывать свою историю. Пони на той открытке был лишь эпизодом в истории Флор, единственным известным Эдварду Боншоу фактом из всего того, что случилось с ней в Хьюстоне.

– Эй, мистер! – закричала с пляжа Консуэло.

Педро шел по мелководью и внимательно смотрел себе под ноги, как будто указывая на что-то смертельно опасное, притаившееся на дне.

– Вот один! – крикнул Педро девочке с косичками. – Там их целая куча!

Консуэло побаивалась входить в воду.

Но для Хуана Диего, который медленно по-собачьи плыл к берегу, море Бохол, казалось, не представляло никакой опасности. Его не волновали ни морские огурцы-киллеры, ни прочее, что там так беспокоило Педро. Хуан Диего устал от бултыхания в воде, что у него и считалось плаванием, но он ждал, когда перестанут литься слезы, чтобы выйти наконец на берег.

По правде говоря, слезы так и не прекратились – он просто устал ждать, когда перестанет плакать. Едва коснувшись ногами дна, Хуан Диего решил дойти до берега пешком, хотя это и означало, что он снова будет хромать.

– Осторожнее, мистер, они тут повсюду, – предупредил его Педро, но Хуан Диего не заметил морского ежа и наступил на него (может, даже это был не первый и не второй еж). Наступать на эти покрытые твердым панцирем шары в шипах-иглах было не очень-то приятно, даже если вы не хромали.

– Морские ежи – это очень плохо, мистер, – сказала Консуэло, когда Хуан Диего на четвереньках выбрался на берег – обе его исколотые иглами ступни обжигало болью.