Дорога тайн

Хуан Диего знал, что Кларк его не понял. Кларк был преобразователем мира; его миссией как писателя была позитивная программа действий.

Кларку Френчу претило плавать по-собачьи или бултыхаться в воде; это было все равно что жить в прошлом и никуда не спешить. Там, в этом прошлом, Хуан Диего и жил, заново переживая в своем воображении потери, постигшие его.

22 Mañana [45]

«Если что-то в твоей жизни не так или просто еще не решено, Мехико, вероятно, не ответ на твои мечты», – писал Хуан Диего в одном из своих ранних романов. «Если ты не чувствуешь себя хозяином своей жизни, не отправляйся туда». Женщина, которая говорит это, не мексиканка, и мы никогда не узнаем, что с ней происходит в Мехико – в своем романе Хуан Диего обошел этот город стороной.

Цирк находился в северной части Мехико, рядом с кладбищем. Скудная трава на каменистом поле, где они тренировали лошадей и выгуливали слонов, посерела от копоти. В воздухе стоял такой смог, что у львов, когда Лупе их кормила, слезились глаза.

Игнасио заставлял Лупе кормить Омбре и львиц; девушки-акробатки – те, что ждали своих первых месячных, – восстали против уловок укротителя львов. Игнасио убедил их, что львы знают, когда у девушек начинаются месячные, и девушки боялись оказаться в таком состоянии рядом с большими кошками. (Конечно, прежде всего девушки боялись самих месячных.)

Лупе, которая говорила, что у нее никогда не будет месячных, ничего такого не боялась. И поскольку Лупе могла читать мысли львов, она знала, что Омбре и львицам не было никакого дела до менструаций девушек.

– Только один Игнасио думает об этом, – сказала Лупе Хуану Диего. Ей нравилось кормить Омбре и львиц. – Вы не поверите, больше всего они думают о мясе, – пояснила она Эдварду Боншоу.

Айовец хотел посмотреть, как Лупе кормит львов, – просто чтобы убедиться в безопасности данного процесса.

Лупе показала сеньору Эдуардо, как запирать и отпирать дверцу клетки, через которую подавался лоток с едой. Кормовой лоток ездил по полу клетки туда и обратно. Омбре протягивал лапу к мясу, которое Лупе клала в лоток; едва ли он действительно хотел ухватить мясо – скорее, просто демонстрировал свое нетерпение.

Когда лоток, полный мяса, оказывался в клетке льва, Омбре всегда убирал вытянутую лапу. Лев ждал мяса в сидячем положении; его хвост, как метла, шаркал из стороны в сторону по полу клетки.

Львицы никогда не тянулись за мясом, которое Лупе выкладывала в лоток; они сидели и ждали, помахивая хвостами.

Чтобы очистить кормовой лоток, надо было его полностью выкатить по полу из клетки. Даже когда лоток не был вдвинут в дверцу, она была недостаточно велика, чтобы Омбре или львицы могли выбраться из клетки; Омбре не мог просунуть в нее свою большую голову. И ни одна из львиц не смогла бы пролезть в открытую для кормежки дверцу.

– Это безопасно, – сказал Эдвард Боншоу Хуану Диего. – Я просто хотел проверить размер отверстия.

В те долгие выходные, когда цирк «La Maravilla» выступал в Мехико, сеньор Эдуардо спал, как и дети свалки, в палатке с собаками. В первую ночь, зная, что айовец спит, – потому что он храпел, – Лупе сказала брату:

– Я могу пролезть в открытую для кормового лотка дверцу. Для меня это вовсе не маленькое отверстие.

В темноте палатки Хуан Диего подумал о том, что именно имела в виду Лупе. Слова Лупе и то, что она имела в виду, не всегда было одним и тем же.

– Ты хочешь сказать, что можешь забраться в клетку Омбре или львиц через кормушку? – спросил мальчик.

– Если лоток выдвинут из дверцы, то могу, – ответила Лупе.

– Похоже, ты уже пробовала, – сказал Хуан Диего.

– Зачем мне пробовать? – спросила его Лупе.

– Не знаю, зачем тебе это, – сказал Хуан Диего.

Она не ответила, но даже в темноте он почувствовал, как она равнодушно пожала плечами при этом. (Как будто ей было лень объяснять все, что она знала или почему она это знала.)

Кто-то пукнул – возможно, одна из собак.

– Это Кусака? – спросил Хуан Диего.

Перро Местисо, он же Дворняга, спал с Лупе на ее раскладушке. Пастора спала с Хуаном Диего; он знал, что овчарка не пукала.

– Это человек-попугай, – ответила Лупе.

Дети свалки засмеялись. Какая-то из собак завиляла хвостом, сопровождая их смех своим тук-тук по земле. Ей понравилось, как смеются дети.

– Алемания, – сказала Лупе.

Это немецкая овчарка виляла своим большим хвостом. Она спала на земляном полу палатки, у полога, как будто охраняла (как полицейская собака) вход или выход.

– Интересно, могут ли львы подхватить бешенство? – сказала Лупе, как будто она уже засыпала и боялась, что не вспомнит эту тему утром.

– А что? – спросил Хуан Диего.

– Просто интересно, – вздохнув, сказала Лупе. – Тебе не кажется, что новый цирковой номер с собаками – дурацкий?

Хуан Диего знал, когда Лупе намеренно меняла тему, и, конечно, Лупе знала, что́ сам он думал о новом цирковом номере собак. Это была идея Хуана Диего, но собаки не очень-то ее поддержали, и эту идею подхватили клоуны-карлики. Пако и Пивное Пузо сделали из нее, по мнению Лупе, свой новый номер. (Как будто этим двум клоунам не хватало дурацких номеров.)