Дорога войны

К вечеру второго дня пересекли по льду Хиерас, на четвертый вышли к берегу Пирета. Река лежала, как широкая дорога, белая и гладкая, и замерзшая суша от замерзшей воды отгораживалась лишь густой полосой тростника, торчащего из снега. И потянулась степь – бескрайняя и безрадостная Пустыня гетов, стерильно белая, стелящаяся за горизонт и словно отражающаяся в мутном зеркале неба сплошной блеклой гладью. И что такое сотня головорезов на просторах зимней степи? Несерьезные чаинки, оброненные в снег, заблудившиеся муравьишки. Но это, если глядеть с небес, равнодушно и вчуже, а вот Сергия со товарищи эти воинственные дяди обступали плотно, пялились, скалились, похохатывали, предвкушая скорое зрелище, отпускали плоские шуточки и сами же кисли от смеха, строили преторианцам рожи, делали вид, что вот-вот продырявят копьем, – и радостно ржали.

– Как мы им скрасили жизнь, – улыбнулся Искандер.

– Но до чего ж тупы, мама дорогая! – вздохнул Эдик. – Хотите загадку? Скачут два табуна – один везет, другой едет. Что это? Подсказку дать или сами догадаетесь?

– Один ты, что ли, такой умный? – проворчал Гефестай.

Тзана ехала и помалкивала – уж слишком много глаз следило за нею, глаз, налитых кровью и похотью. Оружие преторианцы сдали, рассталась с мечом и девушка, но кинжальчик в потайных ножнах она сберегла. Пока серьезной надобности в нем не случалось, но кто их знает, этих латрункулов, позабывших законы родных племен?

Солнца видно не было, тускло светился весь небосвод, и время можно было определить лишь весьма условно. Приблизительно после полудня на горизонте закурились серые дымы – это было первым предвестьем близости жилья. Латрункулы сразу оживились, а Луций обернулся к Сергию и сказал:

– Memento mori!

Лобанов холодно глянул на гладиатора – и отвернулся. Чанба горестно вздохнул.

– Что ж тут поделаешь, Луцик, – сказал он с нарочитой печалью, – все мы смертны… Главное, будь мужественным и стойко прими неизбежное. И не переживай ты так! Мы уже простили тебе все обиды, так что покойся с миром. Кстати! – воскликнул он, не обращая внимания на лицо Эльвия, искаженное злобой, и повернулся в седле к Сергию: – А ты в курсе, какое сегодня число?

– Канун январских календ! – осклабился Лобанов.

– С наступающим! Тзаночка, с новым годом тебя, с новым счастьем!

Подняв себе настроение, Чанба запел во весь голос по-русски:

– «Степь да степь круго-ом! Путь далек лежи-ит!»

– Не ори, – поморщился Искандер.

– Я не ору, – с достоинством ответил Чанба, – я пою!

– Чтобы петь, мало иметь голос, необходим еще и музыкальный слух.

– Он у меня абсолютный!

– Боюсь, тебя обманули – по твоим ушам, Эдуард, задумчиво прошлись три медведя.

– Молчи, зануда!

И Чанба снова завёл про ямщика. Латрункулы заслушались. Один из них, бородатый молодчик с бельмом на глазу, поинтересовался у Сергия на ломаном латинском:

– Обо что он делать пение?

– О глухая степь, – любезно ответил Лобанов. – Ехать такой, как ты, ехать, попадать в буран и замерзать на хрен.

– Ух ты… – сказал молодчик уважительно и вновь развесил уши.

По окончании сольного номера Сергий сказал:

– Эдик, у тебя тут поклонники появились.

Чанба подбоченился:

– А ты думал, я так просто пел? Не-е, я с умыслом!

– Пой, ласточка, пой…

Потянуло запахами – горящего кизяка, прогорклого масла, сырых кож и еще чего-то неприятно-кислого, неистребимым амбре запущенной общаги. Показались приземистые стены кошар, прорисовалась неровная линия глинобитных оград, увенчанных заостренными кольями. Кое-где на них красовались черепа, лошадиные и человечьи.

Первыми встречать «продотряд» выскочили громадные пастушьи псы, лохматые чудища, лающие хриплым басом. Они кидались к коням, пытаясь цапнуть за ноги, а те отбрыкивались. Всадники закричали на псов, вовсю работая плетками. Собаки отбежали, рыча и взлаивая.

Ворот у становища не было, как не было и общей стены, – это было хаотическое скопление нескольких лагерей, обнесенных оградами из кирпича-сырца. Кирпичи лепили из глины, в которую добавляли для крепости резаную солому и навоз.

Латрункулы проехали между двух стен влево, повернули направо, опять налево – и выехали из-за этих сырцовых кулис на захламленную площадь величиной с доброе футбольное поле. Площадь была как попало заставлена юртами и шатрами. «Свободным дакам» не из чего было строить избы, дерево в степи – великая редкость, и они приспособились – выкладывали невысокие стены из глины, а сверху натягивали кожаные шатры. Проще всего отличить жилище сармата от местожительства дака можно было по шестам – степняки поднимали на жердинах надувных драконов со свистульками, трепыхавшихся по ветру, или бунчуки с лошадиными хвостами, а даки задирали в небо волчьи морды с пучками выцветших ленточек.