Дорога войны

Походив, посмотрев, преторианцы выбрали для себя крепкую юрту, крытую черным войлоком. Рядом с входом кутался в вонючую овчину мужичонка с длинными черными косами. Его припухшее лицо носило отпечаток неискоренимой склонности к алкоголю.

– Тук-тук-тук! – громким голосом озвучил Эдик свой приход. – Кто в этом теремочке живет?

Мужичонка заморгал на Чанбу.

– Равшимод тут пошелился, – прошамкал он, – а раньше – ик! – Арифарн жил. И я еще тут – ик! – живу. Гнур я, сын Ишпакая.

– А теперь мы сюда переехали! – подхватил Сергий и, откинув полог, вошел в юрту.

– Никого! – сказал Искандер. – А грязи-то, грязи.

Морща нос, Лобанов оглядел помещение. Все разбросано – маленькие подушки, набитые конским волосом, скомканные халаты-чекмени, посуда, пара круглых щитов, плоский бурдюк. Жирная копоть повсюду, на ковре следы грязных ног, зато ковров тех – целая пачка, штук пять, один на другом.

– Так, – придумал Сергий, – верхний выкидываем вместе с пожитками!

– Очистить помещение! – весело сказал Эдик и потянул ковер за угол.

Вскоре чужое имущество оказалось во дворе, а тут и Гнур показался. Он вел за собой широкоплечего степняка, надо полагать, того самого Равсимода.

Равсимод хмуро оглядел новых хозяев, но дергать тигра за хвост остерегся – видал, как преторианцы с такими «дергунами» обращаются.

– Вы… это. – промычал он. – Вы… чего? А?

– Живем мы здесь, – вежливо объяснил Сергий. – А что?

Равсимод посопел.

– А я где живу? – довольно внятно спросил он.

– Да я почем знаю? – выразил Сергий легкое удивление.

– Может, у друзей? – решил помочь Искандер.

Равсимод потоптался, развернулся и пошел. Мужичонка-шестерка проблеял что-то вопросительное ему в широкую спину, и тот рявкнул в ответ. Гнур сын Ишпакая покорно ухватился за свернутый ковер и потащил его по снегу, семеня задом наперед и напрягая все свои хилые силы.

Становище «свободных даков» заселялось не одними лишь бывшими подданными царя Децебала – жили тут и сарматы, и волоты – потомки римских легионеров, нарушителей воинской дисциплины, изгнанных за Данувий. Чужие среди чужих, волоты переженились на туземках и выжили, растворяясь среди местного населения.

Становище занимало солидную площадь, и проживали тут многие сотни беженцев, людей без родины, потерявших всякую надежду вернуться и не имевших сил на создание Новой Дакии. Сергий постоянно встречал таких по всему лагерю – опустившихся, заросших, ко всему безразличных. Весь день они бродили от костра к костру – присядут в одном месте, погреются, бредут дальше. Где и как они добывали себе пропитание, осталось для Сергия загадкой. Но дети рождались и тут – чумазое, сопливое, горластое «потерянное поколение». Эти точно не пропадут – сбиваясь в шайки, детишки шарили по становищу и стяжали все, что плохо лежит. За ними гонялись сердитые воины и крикливые бабки, но куда там. Вороватая малышня испарялась влет, проникая в одни им известные щели.

Водилась тут и своя знать – пиллеаты, щеголяющие расшитыми колпаками и плащами с бахромой по краям. Эти покидали родные края не голыми и босыми, а ведя вьючных лошадей в поводу, и чего только не было в тех вьюках. Прихватили пиллеаты и рабов, и наложниц. Однако временный отъезд тянулся двенадцатый год подряд – обносилась и знать, а заезжие купцы из Тиры и Ольвии давно уж скупили всё ценное. И опускались пиллеаты – изгнание, делая само существование бессмысленным и бесполезным, уравнивало их с «волосатыми», с простолюдинами-коматами.

Правил этим морем пустых душ царь Тарб – номинально, а по сути в становище сложилось двоевластие. Оролес позволял Тарбу беспокоиться всякими хозяйственными вопросами, но армия, хоть и маленькая, была его. А за кем сила, у того и власть. И Тарб терпел это унизительное положение. Потому что его самого терпели.

– Значит, так, – сказал Сергий, переходя на русский, – войлочные стены юрты тонкие, а слух у туземцев острый. – Не сидим, начинаем подрывную деятельность. Искандер и Тзана остаются, будете стеречь место жительства, а остальные – на выход. Пойдем, прогуляемся, поищем Сирма.

Лобанов, Чанба и Гефестай разошлись в три стороны, держа руки поближе к мечам. Роксолан протоптал затейливую «змейку» по запачканному снегу, кружа между юрт и сараев, и столкнулся с Эдиком.

– Здорово, босс! – жизнерадостно воскликнул Чанба. – И тебя «под колпак» взяли?

– Взяли.

Слежку за собой Сергий заметил сразу, «сопровождающие лица» не особо-то и скрывались – топали открыто, а когда он оборачивался, даже не удосуживались глядеть в другую сторону, изображая случайных прохожих, – так и пялились на кентуриона-гастата, не выпускали из поля зрения.

– Такова она, судьба бойца невидимого фронта, – проговорил Эдик, придав лицу суровое выражение.

– Интересно, – буркнул Роксолан, – кто ж это «наружку» выставил? Оролес? Это вряд ли.

– Это всё наш друг Луций, – криво усмехнулся Эдик. Не таясь, он оглянулся и пальцем указал на бородача с кривым плечом, малость приволакивающего ногу. – Его я точно видел, еще на полонине, он из сотни этого задрипанного гладиатора. Остальных не помню.