Дорога ввысь. Новые сокровища старых страниц. №4

Решение вынесено 12 апреля 1725 года от рождества Христова, зачитано и одобрено. Магистрат."

В зале заседаний воцарилась мертвая тишина. Члены городского совета поднялись для того, чтобы поставить под протоколом свои подписи. Когда протокол без возражений подписал управляющий и безмолвно отправился к двери, Фридрих побледнел, словно мел, и начал всхлипывать. Он удивленно посмотрел на отца и закричал ему вслед:

- Прости меня, папа, прости!

- Мне жаль, Фридрих, но ты сам себе подписал приговор. Проси Господа, чтобы Он дал тебе спасение!

По знаку бургомистра Пумпер повел маленького обвиняемого обратно в городскую тюрьму, где он должен был отсидеть свой срок. В этот раз Пумпер был по отношению к своему заключенному немного мягче, чем до этого; и выражение его лица выдавало то, что отношение бургомистра к управляющему не могло не быть замеченным, и что он даже испытывает некоторое сочувствие к Фридриху.

- Три дня на хлебе и воде? Это немного жестоко, мой мальчик. Но успокойся; я надеюсь, что когда-нибудь придет очередь и Конрада.

В зале заседаний некоторое время было совершенно тихо. Слова и поведение управляющего заставили некоторых господ глубоко задуматься. Булочник Хартманн первым нарушил молчание. Он сказал:

- Я тоже подписал протокол, но мне хотелось бы все же пояснить, что это наказание я нахожу слишком строгим.

- Слишком строгим, - вставил хозяин „Солнца", -слишком строгим? Когда мальчишка избил моего сына до полусмерти?

- Вашего сына, Вашего невиновного сына, - ответил ему булочник Хартманн, - послушай, сосед! Каждому ребенку в городе известно, что Ваш Конрад еще тот фрукт и что Ваша жена воспитала из него настоящего бездельника.

- Я должен вас попросить, господин Хартманн, чтобы Вы не затевали здесь в зале заседаний ссоры, -предостерег бургомистр.

- У меня есть право голоса, и я хочу им сейчас воспользоваться, - возразил булочник. - Мой сосед, трактирщик, мой лучший покупатель. Но это не сможет повлиять на мое решение сказать ему всю правду и открыто рассказать о том, что я видел своими собственными газами. Мне следовало бы сделать это уже давно, так как у мальчика всегда полные карманы денег, чтобы он мог покупать любые лакомства, когда захочет, об этом знают все соседи, а вчера он показал в школе своему однокласснику даже золотую монету „дукат"...

- Что? Дукат, Вы говорите?

- Так мне сказали, к сожалению, я этого, не могу доказать. Но кое-что другое я видел своими собственными глазами. Чистое мошенничество! Вчера вечером, незадолго до полуночи, из своей пекарни я заметил свет в Вашей кладовой. Кто там в такое время еще чем-то занимается? - подумал я про себя и тихо подошел к окну кладовой. И что же я там увидел? Ваш невиновный Конрад возился с вашей коробкой, поднял крышку, и смело ел миндальный торт, который предназначался для фрау баронессы. Я хотел было уже обратить на это ваше внимание, но сказал себе, что это только посеет между нами раздор. Но, когда сегодня рано утром я увидел Вашего Конрада рядом с бродягой, который, как говорят люди, то заходит, то выходит от Вас, я больше не захотел замалчивать это дело...

Ханс Штеффен побледнел и обменялся с бургомистром быстрым взглядом. Едва он успел возразить на это хоть слово, как с улицы послышалась хриплая брань Пумпера. Члены городского совета прислушались:

- Убирайтесь! - командовал Пумпер. - Проваливайте! Нищенке здесь нечего искать! Вон из города! Нам не нужен здесь всякий сброд!

- Позвольте мне войти! Я бедная, очень бедная, -но я не нищенка! Смилуйтесь надо мною! Я... мой ребенок... мой муж... Отпустите меня! Мне нужно поговорить с бургомистром! Мне нужно сказать ему что-то очень важное. Пропустите меня к нему!

С этими словами она вырвалась от Пумпера. Дверь распахнулась и перед удивленными отцами города предстала одетая в лохмотья женщина. Управляющий Вернер тотчас же узнал бродягу, которую он вместе с лесничим Хубертом нашел у Хольштейна. Но Пумпер не проявил никакого сожаления. Он крепко схватил женщину за локоть, вытолкнул ее из дверей, а некоторое время спустя двери городской тюрьмы захлопнулись за женщиной, которая прекратила всяческое сопротивление.

Члены магистрата стояли, словно завороженные. Они молча смотрели друг на друга и с сомнением качали своими напудренными головами. Бургомистр поправил свои очки, взялся за гусиное перо, несколько раз откашлялся, но ничего не сказал. Хозяин „Солнца", который побагровел после слов булочника, был так напуган, что издал пронзительный крик. Он снова сел он на один из высоких стульев и уставился на дверь. Казалось, что у него были ранены и душа, и тело.

Заседание закончилось, господа попрощались и разошлись по домам. Перед ратушей собралось много зевак, хотя никто толком не знал, что все-таки произошло, и никто не осмеливался расспросить об этом кого-нибудь из магистрата.