Дорогая Ава

Он возвращается к моим губам, накрывает их уверенно и властно. Его поцелуи – открытое пламя; оно должно пугать, но я лишь сильнее прижимаюсь к его горячей груди и ощущаю огонь каждой клеточкой тела. От него пахнет мятой, и сексом, и каждым моим сокровенным желанием…

Нокс отрывается от меня. Его глаза горят, как раскаленный металл, чувственные губы припухли и покраснели.

– Блядь! – Он тяжело дышит. – Ты такая хорошая, я не могу… – Он снова прижимается ко мне в поцелуе, и его руки скользят по волосам, шее, груди, задевая соски, а потом ложатся на бедра. – Скажи, что мне нужно остановиться, Тюльпан. Прошу, пожалуйста!

По коже бегут мурашки, и я жарко целую его в ответ.

– Не могу.

– Тюльпан, – шепчет он и шагает вперед, пока я не натыкаюсь на стену. Он нависает надо мной, касается губ. – Ты… сводишь… меня… с ума, – выдыхает он среди поцелуев.

Я кладу руки ему на задницу, прижимаюсь ближе, чтобы ощутить желанную твердость. Выругавшись, он подхватывает меня под бедра. Я крепко сжимаю ноги на его поясе, а он, наклонившись, касается губами груди, покусывает соски прямо через тонкую ткань блузки и лифчика.

– От тебя так сложно оторваться! – бормочет он, снова возвращаясь к моим губам.

Выдыхая в его рот, я трусь о него, и по телу бежит удовольствие. Мне было страшно – страшно, что в глубине души я никогда больше не захочу этого. Психотерапевт, к которой меня отправили монахини, предупреждала, что страх секса – это нормально, но сейчас меня поглощают лишь голод, жар и желание.

– Я не слишком тороплюсь, Тюльпан, правда? – срывающимся голосом произносит он, забираясь ладонью под юбку и ведя по резинке белья.

– Только попробуй остановиться, – говорю я.

– Тюльпан, – стонет он и скользит внутрь, легко поглаживая влажную кожу. Я содрогаюсь, а он дергает за волосы, запрокидывая мне голову, смотрит сверху вниз, и в его глазах плещется желание. – Хочу слышать, как ты стонешь мое имя, пока кончаешь. Пиздец, я так тебя хочу! Так сильно… – Его дыхание сбивается, а палец входит в меня, скользит вглубь и наружу.

– Я… еще ни разу…

– Мы это исправим, – рычит он, большим пальцем касаясь клитора и дразня нерешительными прикосновениями, от которых я задыхаюсь и прогибаюсь в спине. Нокс часто дышит, распаленный и покрасневший, и смотрит на меня тяжелым затуманенным взглядом. Мы двигаемся в едином ритме, и его пальцы танцуют по коже все быстрее, пока…

По позвоночнику бежит ток, тяжесть внутри нарастает, и я задыхаюсь, цепляясь за его плечи.

– Вот так, хорошо, хорошо, – шепчет он на ухо, и я ощущаю запах его туалетной воды, солнца и моря, чувствую, как вздымается под пальцами грудь – и все это вдруг переполняет меня, обостряется, взрываясь миллионами молний по всему телу, и я содрогаюсь с его именем на губах.

А потом прихожу в себя, медленно, постепенно, пока он целует меня.

И только тогда смутно осознаю, что помимо учащенного дыхания слышу голоса. Они нарастают – это ученики заполняют актовый зал.

Нокс замирает, пытаясь восстановить дыхание.

– Черт! Урок начался.

Я судорожно выдыхаю.

– Хор, наверное.

Он осторожно отпускает меня, и я понимаю, что одежда почти не сбилась: блузка застегнута, юбка в порядке. Только на груди влажное пятнышко, но его можно прикрыть пиджаком.

Я смотрю на Нокса, подмечаю твердый член, натягивающий штаны, и мрачное выражение. Меня охватывает тревога.

– Что случилось?

Он облизывает губы, не сводя с меня взгляда.

– Мы не можем быть вместе.

Сердце пропускает удар.

– Почему?

Он отходит на шаг, глядя в сторону.

– Перестань задавать вопросы, на которые я не могу ответить!

Прежняя неуверенность возвращается, пронзает насквозь, зарывается в самую душу. Я вспоминаю холод, с которым он относился ко мне в последние дни.

– Что, я недостаточно хороша для тебя? Недотягиваю до стандартов? Или ты боишься, что друзья засмеют? Таких, как я, за трибуны не таскают? – Последнее я добавляю машинально, потому что сама не хочу быть такой девушкой, но он снова выстраивает вокруг себя стены.

И уж если хоть что-то у меня и осталось после той вечеринки, так это гордость. Черт, да это я должна отказывать «акуле», а не наоборот!

Я ему открылась, а он отстраняется?

Если он «не может» быть со мной, значит, не хочет. Это я услышала четко и ясно.

Он ненадолго закрывает глаза. Кажется, сейчас что-то скажет, но в итоге молчит, и иногда молчание красноречивее любых слов.

Вдруг я ему просто… не нравлюсь?

Вдруг…

Черт!

Да ему меня попросту жалко!

Из-за матери. Из-за больницы.

Лицо пылает, и мысленно я пытаюсь взять себя в руки, перестать думать о жаре, который совсем недавно захлестывал нас.

А Нокс просто стоит и смотрит с непроницаемым выражением лица.

– Понятно, – бормочу я себе под нос.