Дорогая Джозефина

– Дарлинги – худшие деревенские жители, которых я когда-либо встречала. Я не удивлюсь, если они начнут стрелять по стаду овец.

– Дайте им бочонок эля, и я уверяю вас, что все станет возможно. – Элиас улыбнулся. Теперь, когда он задумался об этом, он не мог вспомнить случая, когда Дарлинги приносили домой больше чем мешок с рябчиком. Должно быть, его родственники использовали этот вид спорта как предлог для галопа по всей округе.

– Хм, сегодня, кажется, будет интересно, – сказала Джозефина с блеском в глазах. Она ударила каблуками и галопом взлетела на гребень, ее юбка задралась, обнажив подъюбник и чулки в голубую ниточку. Она не была вульгарной. Нет, она обладала природной элегантностью, как вереск, рассыпанный по кухонному буфету.

Элиас ехал рядом с ней, направляясь к силуэтам, которые теперь были скрыты туманом. Он подставил лицо холоду и прислушался к лаю. Он покачивался в такт движениям лошади и замирал, позволяя ветру трепать его кудри. Что, если попытаться помешать свадьбе? Себастьян не хотел жениться на Джозефине, как и она выходить за него. Элиас мог бы покончить с этим испытанием несколькими спланированными замечаниями. Слова уже проникали в его сознание, как дурман, отравляя его мрачными перспективами.

Эту черту Элиас не переступал. Он отказывался жертвовать своей честью в корыстных целях, ибо любовь, приобретенная обманом, вовсе не любовь.

– Я не могу дышать, – закричала Джозефина сквозь стук копыт о землю.

– В чем дело? – Элиас посмотрел направо, но Джозефины уже не было рядом. Он повернулся в седле и увидел ее в нескольких ярдах позади, замершую, как изваяние. Ее кожа была бледной, дыхание неровным.

Элиас натянул поводья и рысью направился к Джозефине. Он снял с себя редингот и накинул ей на плечи, скорее для успокоения, чем для тепла.

– Согрейся, – прошептал он. – Иногда мы говорим своему разуму не волноваться, но тело нас не слушается.

– Я не знаю, почему я такая, – вздохнула Джозефина, ее голос потрескивал, как сухие дрова в костре. Она смотрела на горизонт затравленными глазами, словно что-то, возможно осознание правды, лишило ее сил. – Я примирилась со всем этим, так почему же я не могу дышать?

– С чем примирилась?

Она махнула рукой на унылую местность:

– Это теперь моя жизнь? Охота? О, мне нужно… я не знаю… кричать, или бежать, или… свернуться в клубок. Пожалуйста. Давай займемся чем-нибудь другим.

– Себастьян заметит, – сказал Элиас. Его оправдание казалось нелепым, ведь охота продолжалась, не обращая внимания на их с Джозефиной задержку.

– Только не сейчас, – умоляла она, ее нос покраснел.

Отчаяние, прозвучавшее в ее голосе, потрясло Элиаса, ведь он испытывал похожие чувства в тот день, когда лорд Уэлби отправил его в Итон. Это было отчаяние, которое подтверждало, что его жизнь ему не принадлежит. Он не мог вырваться из порочного круга: его собственные желания и потребность в признании были ограничены чувством долга. Это же отчаяние заставило его сломаться в коридоре наверху перед ужином по случаю помолвки. Оно заставило его прятаться за закрытыми дверями, чтобы избежать Джозефины. На самом деле он понимал ее боль, поэтому не мог сказать «нет», чего бы это «да» им ни стоило.

– Хорошо. Что у вас на уме?

Джозефина стукнула каблуками по брюху лошади и помчалась в сторону холма в форме цитадели. Она скакала тяжело и быстро, ее зеленый плащ развевался, как флаг.

Элиас присоединился к гонке. Он улыбался, когда они мчались по болоту через волнистую траву и заросли лопуха. Он хотел запомнить этот момент до самой смерти: как золотистые жаворонки порхают в кустах, как холмы перекатываются по ландшафту, словно волны, вылепленные из глины. Если бы было возможно, он бы разбил лагерь в этом воспоминании и поселился там навсегда, а Джозефина всегда ехала бы рядом с ним. Она парила, а его сердце замирало. Оставаться с ней наедине было опасно, но все остальное казалось невозможным.

Лошади фыркали и пыхтели, взбираясь на холм. Дневной свет растопил иней, сделав землю мягкой и тернистой для копыт лошадей.

Джозефина слезла с лошади, как только они достигли вершины. Она сложила мамину шаль и положила ее на камень, а затем пошла к краю склона.

– Мне нужно съехать с этого холма, – сказала она, кивнув головой. – Это поможет мне почувствовать себя лучше.

– Ты с ума сошла? – Элиас соскользнул с седла. Он не мог позволить ей скатиться вниз по крутому склону. Себастьян обвинит его, если она поранится, и что скажут люди, если она вернется в поместье в грязной одежде и с мужчиной, который не был ее суженым?

– Давай, Элиас, – сказала Джозефина, когда он переползал через валуны, чтобы добраться до нее.

– Нет, нет, ты сломаешь себе шею…

– Я не сломаю себе шею.

– Или я сломаю себе шею, и ты будешь чувствовать себя ужасно.

Она схватила его за запястье и потащила к краю пропасти.

– Смотри. Не так уж и страшно.

В пятидесяти ярдах ниже склон холма спускался в расщелину, поросшую зарослями тростника. Несомненно, спуск будет болезненным, но он оказался умеренным, а не смертельной ловушкой, как представлял себе Элиас.