Дорогая, я дома

– Да, это точно. Я был у него – у него в шкафу висело женское пальто, хотя никого вроде не было видно. Он доволен, хотя совсем забросил дела. Наверное, она приходит, когда никого нет. Так что не исключено, что наследница внезапно объявится.

– Вас это огорчает? – спрашиваю я.

– Нет. А вас?

– Это меня не касается, – отвечаю я. Я нисколько не огорчился. С женщиной еще легче договориться.

– Вообще он немного странный, – говорит Карстен. – Когда встречаемся, рассказывает мне про детство. Про детство я уже много раз слышал, вы не думайте! – Молодой Вебер стал разговорчив, и я понимаю, что содержимое пакетика, хоть ненадолго, но подействовало. – Но он рассказывает другое. Про чекистские подвалы, про грот этого сумасшедшего короля Людвига Баварского. Вы слышали про такого?

Я качаю головой, но Карстен ничего не объясняет.

– И еще он говорит, что у него есть семья. Понимаете, мистер Чен, семья! Притом что живет один. Не удивлюсь, если скоро явится на арену молодая жена.

Чайник пуст на две трети, и к Карстену возвращается беспокойство. Он вдруг спрашивает, будем ли мы воевать. Он говорит «мы с вами», но опять, как в случае с жестом, имеет в виду весь мой народ.

– Я не военный, Карстен, я предприниматель, такой же, как ваш отец.

Но он настаивает, а беспокойство его растет, и я говорю, что мы мирный народ и никогда не хотели войны.

– Жаль, – вздыхает он, – я бы пошел на войну. Только пока еще не решил, за вас или против.

Тревога заливает его черные глаза, красивое лицо становится излишне подвижным, он сморкается, видно, что его мучает хронический насморк.

– Мне нужно идти, – говорит Карстен. – Мистер Чен, у вас не найдется двухсот фунтов? Мне только дойти до банкомата, я отдам при следующей встрече.

– С огромным удовольствием, – отвечаю я, передаю в длинные, уже слегка неверные пальцы несколько бумажек – и дождливая Парк-плейс снова проглатывает молодого человека в бесформенной куртке.

* * *

– Смотри, – говорил мой отец, показывая поле для вэйцы, девятнадцать на девятнадцать линий, – это Гонконг. Черные – это мы и наши соседи, все, кто живет в Каулуне-за-стеной. Белые – это англичане.

Решительно, Вебер зря сравнил вэйцы, или го, с шахматами, хотя именно шахматы помогают понять ход мысли европейца. Количество фигур на шахматной доске, максимальное в начале игры, к концу почти сходит на нет. Но их и в начале мало – а потому они все время движутся, мельтешат, меняя места, подчиняясь какой-то глупой условной иерархии, пожирают друг друга и в конце концов все гибнут за короля. В наших вэйцы все фигуры равны, фишка, раз поставленная на поле, уже не движется. И чтобы снять фишку или группу фишек, ты должен лишить их всех дамэ, то есть дыхательных пунктов. Иными словами – окружить. И количество твоих фишек на поле растет, как росло число жителей Каулуна-за-стеной, они покрывают все большие пространства клетчатой доски.

– Я даю тебе фору, пусть несколько твоих фишек уже стоит на поле. – Отец ставил на пересечения линий несколько черных кнопочек. – Вот она, наша крепость. Теперь ты должен занять своими фишками как можно большую территорию. Вытеснить англичан.

Наш дом упал в 1993 году, когда англичане наконец решили расселить нас. Старый дракон, дряхлое, кирпичное, обмотанное проволокой чудище с клетками балконов, все в проводах искрящей проводки, почтовых ящиках и бетонной крошке – его даже не взорвали и не разбили чугунным ядром. Его выпотрошили изнутри, сожгли наш хлам, а стену просто привязали тросом к тяжелому гусеничному бульдозеру. Бульдозер рванул – и медленно, как отделяется от бутона завядший лепесток, стена опустилась на песок, а следом, шумно вздохнув, повалились остальные стены. Падали квартиры, зубоврачебные кабинеты, падали опиумные притоны и мясные лавки, падали крыши – наши детские площадки. Наша скорлупа, в которой мы, стиснутые со всех сторон, лишенные почти всех дыхательных пунктов, жили, – треснула, развалилась и огромным пыльным грибом взвилась в небо, чтобы осесть на песок и окончательно раствориться. И мы, пятьдесят тысяч маленьких черных фишек вэйцы, – мы высыпались из нее наружу.

Я больше не бегал по крышам, но ходил по земле, в моей жизни появились расстояния. На велосипеде я стал ездить к морю и сумасшедшими глазами оглядывать бесконечную, сходящуюся с небом пустоту, залитую свинцовой водой, далекие корабли, уменьшающиеся, растворяющиеся в этой пустоте. Я знал, что могу тайно проникнуть в трюм одного из них и уплыть в мир, который распахнулся вокруг.

Море катило свои воды, и были малые волны, что накатывались на берег и тут же отступали, и волны большие – когда вся масса воды разом надвигалась и билась о причалы. И я слышал, что бывала Великая Волна – вода, прибывавшая с огромной скоростью, проникала всюду, и целые города оказывались под водой. Такая волна случалась редко, она, должно быть, подступала медленно, неспешно собирала свои огромные силы – но я чувствовал ее далеко за горизонтом – я знал, что она придет.