Герой будет пропагандировать представления раздолья, с собой в главной роли. Такой герой будет картинно сидеть на коне вполоборота, и чтобы белая рубаха раздувалась на ветру. И закидывать руки за голову с колоском в зубах, и чтобы грудь на полный вдох – от полноты раздолья. И падать назад, не глядя, в толпу подхватывающих его друзей. И верный выстрел с небрежным видом, будто его удали все нипочем.
И что же, такие представления – греховные? Да, ибо это темная эмпатия к проявленному миру и утверждение глубоко эгоистичного раздолья. И вот герой уже с небрежным видом картинно отряхивает пепел с сигареты на того, кто чистит ему сапоги. И вдруг решает бестолково заорать на ухо кому-то рядом. Ударяет другого, просто чтобы показать, какой он «удалой». И такие же бестолковые попойки, лишь чтобы доказать, что раздолье пьянства – тоже его. Все больше темная эмпатия наполняется разрушающим хаосом, ибо с самого начала отрицает высшее.
К тому же – вся темная эмпатия активно продвигается, экспансия. Поэтому малейшее несоответствие со своими представлениями приводит такого героя в очень специфическое эмоциональное возмущение. В среде современных героев это называют «быковать». В общем, как только герой на этапе экспансии контактирует с новым раздольем – оно тут же наполняется брошенными перчатками, с вызовом на стрелку или на дуэль, угрозами с самым мрачным видом, мол – нераздолье тебе. И угрожающими упоминаниями о нарушениях некой смутной «гусарской чести», сводящейся к тому, что всякий помешавший эмпатичному раздолью – ее и нарушил. Например, трактирщик, который пришел за оплатой. Герой может сказать, что он не доверяет гусару, и что это-то как раз и нарушение.
Что же касается всего веера деяний основ – герой будет использовать житейские истины так, чтобы продвинуть свое раздолье и разрушить чужое. Собственно, одно перетекает в другое. Экспансия подразумевает перестройку бытия под себя, а значит, разрушение всех противоречащих процессов. Свежее печенье свежо пахнет, а при ливне неплохо бы прикрыть окна. Да, но и огонь легко зажигает сваленное в чужом дворе добро, колеса велосипеда можно перекачать, а тормоза – повредить. И темные герои ищут истины, разрушающие нежелательное для них раздолье, с кривой ухмылкой обещая друг другу «неприятностей». Помню, наблюдал за одним героем, стоит – курит. И вдруг у него на лбу зарябили упрямо морщины, он тааак глубоко задумался, прищурившись и глядя по сторонам, не спеша, ритмично, и чуть ли не с сожалением бросив окурок в урну. Темный герой подсознательно прикидывает порочные применения житейским истинам против недругов. Он об этом даже не думал сознательно, но окурок темный герой кидает так, будто нужно попасть в цель и поджечь, а штаны подтягивает – будто перед дракой. А уж когда кладет тяжелые железные ключи в багажник… В общем, если недруг во время гусарского кутежа идет по коридору, можно рвануть на себя ковер. Если же по лестнице – можно качнуть люстру.
Постепенно экспансия представлений блокируется. Образно говоря, гусар сверяется со все более длинным списком вечеринок, откуда его выгнали за неэстетичное поведение. И вот идет герой этакими рыскающими движениями, он все время будто подныривает подо что-то. Опять же, так подсознательно проявляется душевное состояние – он хочет быковать, но блокировок свыше все больше, и он, скажем так – выискивает варианты уклонения и сохранения. Герой приобретает очень характерный «набыченный» вид. Наступает этап «хозяйствования». Но здесь нужно понимать: его темные стремления никуда не делись. Просто теперь стремление быковать ограничено имеющимся масштабом эмпатии. И оно меняется под эти новые условия. Как я уже рассказывал, со мной в одном классе учился как раз такой герой – и темный и высокомерный. Герой вдруг начинает без удержу скакать на стуле в классе, он одержим раздольем страсти. Но теперь его движения не грозят экспансией, как на предыдущем этапе. В каждом движении теперь отражается новая концепция. Теперь деяния героя упорно отстаивающие «набыченные». Сохранение территории. Он стремится быть хозяином на «своей» территории.