Дорогие коллеги. Как любимая работа портит нам жизнь

«Последняя хорошая работа» в Америке (Англии, Франции и других странах) теперь стала уделом немногочисленных счастливчиков: по всему миру растет число преподавателей, работающих на полставки, и идет наступление на автономию и права университетских работников. Несмотря на увеличение числа студентов, число преподавателей на полной ставке не выросло. Уровень заработной платы снижается, а количество студентов в группах, напротив, растет. Хотя преподаватели европейских университетов по-прежнему находятся в более выгодном положении, чем их коллеги в США, весь академический мир следует по американскому пути (в Латинской Америке уже давно существует такое явление, как «профессора-таксисты»: так называют преподавателей, которые работают на полставки, не имея крепкой привязки к своим учебным заведениям). По оценкам исследователей, в Европе к 1999 году от 20 % до 50 % всех университетских преподавателей не имели постоянного контракта. Согласно данным AAUP, в США в период с 1975 по 2003 год «доля штатных преподавателей снизилась с 57 % до 35 %, при этом были сокращены 2000 постоянных преподавательских позиций». Это необязательно означает, что преподаватели были уволены: часто бывает так, что пожилые профессора выходят на пенсию, а на их место берут преподавателей на неполную ставку. Кроме того, важно учитывать, что в США экспансия высшего образования в основном происходит за счет увеличения числа общественных колледжей, в которых есть постоянные преподавательские позиции, но условия труда несравнимо хуже, чем в топовых исследовательских университетах[527].

В то же время исследования – самая престижная составляющая университетской работы – все больше превращаются в товар. В 1980 году Конгресс США принял акт Бая – Доула, разрешавший университетам получать и продавать патенты на объекты интеллектуальной собственности. Колумбийский университет и другие крупные высшие учебные заведения практически сразу внесли во внутренние уставы пункт о том, что именно им принадлежит право собственности на изобретения и открытия преподавателей, которым, в свою очередь, полагаются щедрые роялти. Теперь университеты зарабатывают сотни миллионов долларов на интеллектуальном труде преподавателей. Внешнее финансирование также влияет на проведение исследований: например, фармацевтические кампании спонсируют университетские лаборатории, а потом патентуют их открытия. Помимо сокращения финансирования проблема заключается еще и в том, что спонсоры, выделяя деньги университетам, часто требуют от исследователей конкретных результатов, из-за чего у ученых может возникнуть соблазн «подправить» свои выводы. При этом существенную часть работы в лабораториях выполняют аспиранты, чей труд оплачивается гораздо ниже, чем работа преподавателей. Иногда спонсоры требуют высокого уровня секретности, из-за чего ученые не могут опубликовать результаты исследований – следовательно, не могут указать исследовательский проект в резюме. Даже в гуманитарных науках корпорации-спонсоры часто оказывают влияние на политику университетов: если корпорация выделяет деньги факультетам, то она же и решает, кто будет ими руководить. Опасения процитированного выше британского профессора оказались вполне оправданными. Гуманитарные науки сейчас финансируются хуже, чем естественные, из-за чего внутри академического мира возникает еще одна форма неравенства[528].

Реформы сопровождались разговорами о необходимости «усилить контроль» над университетами, как выразилась Маргарет Тэтчер. Университетами стали управлять внешние советы и менеджеры, пришедшие из правительства или бизнеса. С университетскими преподавателями произошло то же, что с учителями государственных школ и рабочими автозавода в Лордстауне: разговоры о необходимости реформ и усилении контроля стали поводом для того, чтобы навязать им «гибкие» формы труда. Студенты-радикалы, стоявшие во главе протестных движений 1960-х годов, требовали перехода к горизонтальным структурам управления университетом и добивались права самостоятельно определять содержание учебных программ. Правые вывернули их программу наизнанку, дав возможность «рынку» решать, что будут преподавать в университете, и поставив под сомнение ценность высшего образования. Как пишет Ароновиц, «неолиберализм проник в академию через черный ход, то есть через студенческие протестные движения»[529].

В каком-то смысле глобализация вернула университет к его истокам. В период Средневековья занятия велись на латыни, а преподаватели и студенты часто перемещались между университетами. Сегодня мы наблюдаем глобальный рынок академического труда, а студенты все чаще ездят учиться в другие страны. ЕС ввел правила, устанавливающие взаимное признание дипломов стран – членов союза, а некоторые американские университеты, в том числе Нью-Йоркский университет (NYU), имеют кампусы по всему миру. Теперь положение преподавателей зависит в том числе от того, в каких условиях трудятся их коллеги в других странах[530].