Дорогой длинною...

Очень, очень порадовался твоему письму, теперь я знаю все ваши новости, и про Кузю, и про дачу, и про новые гольфы. Ты всегда пишешь мне интересные письма. Жаль только, что ты нахватала двоечек. Это очень печально. Ведь ты теперь «пионервожатая». Этим школа оказывает тебе большую честь. Ты теперь как учительница, как педагог. Ты заведуешь малышами, они должны тебя слушаться и уважать как старшую, как начальницу пионеротряда. Но ты подумала, какой будет для тебя конфуз, когда эти малыши узнают, что их начальница сама двоечница? Ведь они будут над тобой смеяться и перестанут тебя уважать и слушаться. Это будет очень позорно. Поэтому ты подтянись, Бибочка, не роняй своего достоинства и престижа. Да и перед школой тебе неудобно. Так-то, мой дружочек. Потом мама пишет, что вы с Настенькой живете неладно. Ссоритесь, деретесь. Вы же уже большие! У меня вас две доченьки — одинаково любимых, и меня это огорчает больше всего. У меня ведь очень мало радости! И ты с Настенькой — это мои настоящие радости, и вдруг… Вы живете как собаки! И меня, и маму это ужасно огорчает. Дай мне слово исправить свои отношения с Настей. Я тогда буду спокойно работать. А так — не могу. Расстраиваюсь очень. Ну, я уже в Ташкенте. Тут жара ужасная. Сегодня прилетел сюда, и завтра первый концерт. Я здоров, пою хорошо, хотя и задыхаюсь от жары. Но вечером тут прохладно. Прочитав мое письмо, пойди и поцелуй Настеньку и скажи: «Папа просил, чтобы мы не ссорились!» Я через месяц приеду на 2 недели в Москву, а потом опять уеду. Привезу вам целую корзину винограда. А что, яблочки были вкусны? Таких даже в Москве нет. И еще очень прошу тебя и Настю — не раздражайте маму, она и так очень устает от вас и от дачи. Когда меня нет, то ведь все дела лежат на ней. И бабушку тоже пожалейте, у нее столько хлопот и забот с вами. Ну, целую тебя, моя красавочка, всю мордашечку твою чудесную. Настеньке передай, что я ее очень люблю и скучаю по ней, по тебе и маме. Сделай это для меня, твоего папсика, которого ты как будто любишь. Поцелуй маму и Настеньку от меня отдельно.

Любящий вас папа Саша

* * *

Здравствуй, дорогой Бибулек! Я вчера расстроился, когда услыхал в телефон, что ты плачешь. Из-за такой чепухи. Не надо ссориться. Вы же у меня одни. Я простудился, но уже проходит. Сегодня надену пальто. Спасибо, что прислали. Что пишет мама? Напишите мне по адресу: гор. Горький. Госфилармония. Мне. Числа 19-го я уже буду дома. Пою я хорошо. Успех хороший. Только скучаю по своим непослушным доченькам. Целую тебя крепко.

Твой папа

* * *

Бибуль! Эта девочка похожа на тебя. Только она отличница. А ты — нет. Но ничего. Не в этом счастье. Эта девочка красивая, но моя Биби — лучше. Жаль только — учится хуже. Что же ты там делаешь, моя красавочка? Телевизор уже смотрите по воскресеньям? Как Кузя на даче? Как вы живете с Настенькой? Исполнили вы мою просьбу или ссоритесь по-прежнему? Через месяц я прилечу. Ровно 1-го ноября. Целую тебя, моя радость. Привет Настеньке, и маме, и бабе.

Папа

* * *

21/9/54

Золотой мой Бибулек!

Как тебе понравилось в колхозе? Как ты учишься? Почему не пишешь папе? Я уже кончил Киев и лечу во Львов. Скучаю по своим доченькам. Послал вам конфетки — «марципаны», их можно кушать. Не гоняй по улицам, учись английскому.

Целую тебя крепко в масявочку.

Папа

А. Н. ВЕРТИНСКИЙ — Л. В. ВЕРТИНСКОЙ

Киев.

21 августа 1945 г.

Дорогая жена моя Лиличка!

Вот я и в Киеве. Не могу тебе описать то чувство, которое охватило меня при въезде в этот город моего детства и юности. Изменился он мало и, кроме неузнаваемого, разрушенного до ужаса Крещатика, во всем остальном он остался таким, как я его запомнил на всю жизнь. Только стал старше немного. Деревья выросли выше и гуще, и оттого он стал похожим на человека, у которого отросли волосы.

Приехали мы вчера в 3 часа дня — тащились по жаре в поезде 20 часов, что ужасно измучивает. Но уже вечером я не выдержал и потащил Мишку[13] на Крещатик. Оттуда мы прошли к Днепру, смотрели на него из б. Купеческого сада. Он так красив, этот город, он напоминает немного Тбилиси, но только больше зелени и лучше здания. Они почти все целы.

Был во Владимирском соборе. Он цел также, но обветшал немного. Его уже реставрируют. Он был открыт. Мы вошли внутрь, я снова смотрел на его чудесную живопись и вспоминал, как семилетним мальчиком меня водила сюда Наташа[14], как я замирал от пенья хора и как завидовал мальчикам, прислуживающим в алтаре в белых и золотых стихарях, и мечтал быть таким, как они, и ходить по церкви со свечами… И все на меня смотрели бы… Я уже тогда бессознательно хотел быть актером.

Мы поднялись наверх, на хоры. Я показал в алтаре Божью Матерь Нестерова, в голубом хитоне, в которую я был влюблен и носил цветы. Уверенно, ни на секунду не сбиваясь, я водил Мишку по городу, называя улицы и здания, — как по своему дому. Теперь я так сильно почувствовал свое возвращение на Родину. Если Москва была возвращением на Родину, то Киев — это возвращение в отчий дом.