Дорогой Эван Хансен

Я не сразу вспомнил, как мы общались раньше, но после короткой настройки вся остальная поездка прошла легко. Чем дольше я сидел в его машине – мы ехали минут десять, – тем больше осознавал, как сильно скучал по своему старому другу (семьи). Он всегда старался, хотя и в довольно грубой форме, спасти меня от меня самого.

Я же играл роль нравственного компаса. Но в какой-то момент пренебрег своей обязанностью, и это чуть не обернулось катастрофой, но было еще не поздно реабилитировать себя. Я не мог оставить Джареда в неведении.

– Я никому не сказал.

Мне хотелось, чтобы он ответил мне по-доброму, чтобы моя совесть стала чиста, но он, не спуская глаз с дороги, сказал лишь:

– Забудь.

Разумеется. Без проблем.

Мы попрощались, я поблагодарил его. Мы с ним были мирными людьми, но в каком-то смысле вместе воевали, и никто, кроме нас, не был посвящен во всю глубину содеянного нами.

Возможно, то холодное отношение, которое он демонстрировал по отношению ко мне в последние месяцы учебы в школе, объяснялось лишь обидой (или указанием адвоката). А может, он просто не выносил напоминаний о нашем прошлом. В любом случае я сделал такой вот вывод: трудно поверить, но у Джареда Клайнмана есть сердце.

* * *

Первая неделя после признания во всем была худшей в моей жизни. Я едва мог функционировать, хотя опять начал принимать лекарство. Мой желудок переполнялся кислотой. Левый глаз непроизвольно дергался. В ту пятницу я пошел к медсестре и пропустил половину уроков.

Когда-то я смотрел документальный фильм о человеке, корабль которого потерпел крушение, и он шестнадцать дней провел в открытом море. Его спасли, и после этого ему пришлось пережить долгий процесс выздоровления, прежде чем он смог вернуться к нормальной жизни.

Я тоже потерпел крушение, хотя и наслал его на себя сам. Однако в моем случае меня сразу же окунули в общество. Я ушел из школы на уик-энд, имея все, и вернулся на следующей неделе, всего лишившись. Я был в ужасном состоянии. И буквально не мог отличить реальность от фантазий. Я слышал, как кто-то разговаривает, а потом обнаруживал, что один в комнате. Если кто-то бросал на меня взгляд, я выдумывал целую историю, а почему он это сделал. Однажды я выполнил домашнее задание дважды, потому что совсем забыл о том, что оно уже выполнено. Я начал задавать себе вопрос, а действительно ли я упал с дуба и сломал руку; посреди ночи я заползал под кровать, чтобы убедиться, что гипс – не плод моего воображения.

В отличие от человека из фильма я не получал ни помощи, ни сочувствия, поскольку никто не знал, через что мне приходится проходить. И кстати говоря, а заслуживал ли я чьего-то сочувствия? Мама и доктор Шерман были единственными людьми в моей жизни, у которых имелось некоторое представление о том, что со мной произошло, но весьма смутное. Детали были известны лишь мне, и по ходу времени они начали каждодневно преследовать меня.

Мне пришлось расстаться с соцсетями. Меня продолжали терзать вопросами о том, почему я больше не участвую в «Проекте Коннора», а о Мерфи и Зо по-прежнему говорили самые гнусные вещи. Мои оценки стали ниже. В школу я ходил очень нерегулярно. Я то покрывался какой-то сыпью, то у меня внезапно поднималась температура, то появлялся опоясывающий лишай (как мне сказали, от этой болезни страдают в основном люди пожилые). У меня также началась натуральная агорафобия.

И все из-за того, что Мерфи не спешили обнародовать мою тайну. Я гадал, когда же это произойдет. Ждал следующего: что меня по громкоговорителю вызовут к директору; что меня разоблачит кто-то из одноклассников; что я получу по почте письмо, информирующее о том, что на меня подали в суд; ждал имейла от незнакомца; того, что ко мне в дом явится полиция. Я вздрагивал при каждом звуке: когда звонил телефон или школьный звонок, когда стучали в дверь, гудел автомобиль, раздавались чьи-то голоса.

Я не сомневался, что меня наконец заслуженно накажут. Иногда я обхватывал голову руками и молил о том, чтобы все уже кончилось. С тем же самым чувством я ждал, как Коннор поступит с моим письмом, только на этот раз дело обстояло гораздо хуже. Ставки были куда выше.

Мне так хотелось связаться с Синтией и Лэрри. Я думал оставить письмо в их почтовом ящике, написать им о том, как я к ним отношусь, как благодарен им за все, что они для меня сделали, и каким виноватым себя чувствую. Я хотел, чтобы они знали, как сильно мне их не хватает. Но я решил не делать этого. Когда речь идет о Мерфи, совершенно не имеет значения, чего хочу я.