Достоевский и евреи

«Записки из Мёртвого Дома» защищают русский колониализм, что видно даже по портретам поляков-сотюремников, то есть других, и это кажется унизительным, а во многом даже неверным по приведённым фактам. <…> Достоевский пишет о них снисходительно, как бы свысока, приписывая им высокомерное отношение и ненависть к русским» (но для книг Токаржевского, заметим, обобщения подобного рода не свойственны, читатель не почувствует враждебного отношения поляков к каким-либо другим народам, но ему ненавистно хамство и нецивилизованность, жульничество, беспробудное пьянство, с которыми постоянно сталкивался в Сибири не только в крепости, но и будучи на поселении). <…> поляки якобы выказывают особую утончённую презрительную вежливость к заключённым, они необщительны с ними, заключёнными, и никак не скрывают своё к ним отвращение. Возможно, отчасти это и правда. Поляки сторонились убийц и бандитов, и Достоевский даже упрекает товарища Токаржевского, несчастного Александра Мирецкого, к которому Ф. М. как будто относится неплохо, что тот по-французски твердит: «Я ненавижу этих бандитов!».

Удивительно, что Достоевский, по рассказам Токаржевского, всячески не только принижал поляков, их имена, их внешность, но даже утверждал, что если бы у него было хоть несколько капель польской крови, он просто бы не перенёс этого, и велел бы их выпустить. И. вместе с тем, Достоевский настойчиво утверждает, что ведёт свой род от Литвы (то есть, по сути, от той же шляхты, ибо в то время Королевство Польское и Литва, хотя были едины, но считались как бы разными частями одного государства). Чем не характеристика парадоксальности натуры великого писателя, подмеченной Токаржевским? [UNGUREANU].

В мемуарах польского инсургента отмечается, что русский национализм Достоевского был грубым и агрессивным, из-за чего поляки избегали разговоров с ним и подозревали его в болезненной мании. В польском достоевсковедении до сих пор, как «парадокс Достоевского», дискутируется вопрос: «Отчего у великого русского писателя — “всечеловека”, проповедующего грядущее братство всех народов во Христе, столько брезгливости в отношении к полякам и вообще к “другим”?» [КУШ-ТОГУЛ], и ставится задача: понять «двойственность Достоевского — гуманиста и шовиниста, способного унижать людей других национальностей», и задается сакраментальный вопрос: «Как это возможно, что именно он, как никто другой среди великих писателей, выражающий огромное сочувствие к страдающим соотечественникам, так примитивно презирал иностранцев?» [УГЛИК. С.136][113].

И действительно, ведь ни один из русских классиков, кроме Достоевского, не выказывал себя ксенофобом или позволял себе смеяться над людьми, поставленными в маргинальные условия. Польские исследователи пытаются найти более или менее убедительный ответ на этот парадоксальный вопрос, рассматривая три причины [КУШ-ТОГУЛ]: политическую (восприятия поляков как врагов целостности Российской империи), этическую (неприязнь к психологическим и культурным особенностям поляков как инородцев) и религиозную (ревностная ненависть православного шовиниста к католицизму), но проблема все еще ждет своего обстоятельного, всестороннего рассмотрения.