Наконец, ему не давал покоя сам Арун. Да, безусловно, парень он был умный и напористый, но больше уважать его – карьериста и подхалима, склонного к приступам необоснованной агрессии, – оказалось не за что. Порой они пересекались в Калькуттском клубе, однако беседа не клеилась. Каждый вращался в своем кругу, соответствующем возрасту и профессии. Компания Аруна представлялась достопочтенному господину Чаттерджи чрезмерно шумной, неприятно выбивающейся из роскошной благообразной обстановки клуба с деревянными панелями на стенах и пальмами в вазонах. Впрочем, разница в возрасте дает о себе знать, уверял себя он. Времена меняются, и он реагирует на эти перемены точно так же, как испокон веков реагировали на них все – король, принцесса, служанка…
Однако кто мог подумать, что перемены будут столь стремительными и глубокими? Всего несколько лет назад Гитлер держал за горло Европу, Япония бомбила Пёрл-Харбор, Тагор только-только умер, Ганди голодал в тюрьме, а Черчилль требовал его казнить. Амит участвовал в студенческих беспорядках и едва не сел в тюрьму. Трехлетний Тапан чуть не умер от пиелонефрита. Но в Высоком суде все обстояло как нельзя лучше. Работа стала на порядок интереснее: появлялось все больше дел о нарушении законов о сверхприбыли и о противодействии военной спекуляции. Достопочтенный господин Чаттерджи был полон сил, а превосходная система подшивки и хранения документов, разработанная Бисвасом-бабу́, помогала ему держать рассеянность под контролем.
В первый же год после обретения Индией независимости ему предложили должность судьи, – казалось, и отец, и секретарь обрадовались этому даже больше, чем он сам. Хотя Бисвасу-бабу́ пришлось искать новую работу, он так любил семью Чаттерджи, так гордился ими и так ликовал, что сын пошел по стопам отца: теперь к его работодателю, как и к его отцу, будет приставлен лакей в тюрбане и красно-бело-золотой ливрее! Одно только расстраивало старого секретаря: что Амит-бабу́ не спешит продолжать семейную традицию. Ну да ничего, рассуждал он, еще пара лет – и парень точно образумится.
Судейский состав Высокого суда всего за несколько лет претерпел колоссальные изменения. Достопочтенный господин Чаттерджи поднялся из-за своего большого письменного стола красного дерева и подошел к полке, на которой стояли свежие издания «Всеиндийского репортера» в коричневых, красных, черных и золотых переплетах. Он снял два тома – «Калькутта, 1947» и «Калькутта, 1948» – и принялся сравнивать первые страницы. Его охватила глубокая печаль: что случилось с его родной страной, с его собственными друзьями, англичанами и мусульманами?
Неизвестно почему достопочтенный господин Чаттерджи вдруг вспомнил одного давнего приятеля, на редкость нелюдимого английского врача, который тоже имел обыкновение сбегать от гостей: ссылался на неотложные дела (умирающих пациентов, например) и исчезал. Затем он отправлялся в Бенгальский клуб, усаживался на высокий табурет за барной стойкой и пил виски до потери пульса. Жена врача, устраивавшая эти огромные приемы, тоже была особа эксцентричная: разъезжала всюду на велосипеде в соломенной шляпе с широкими полями, из-под которых она могла незаметно (так ей казалось) подсматривать за происходящим в мире. Говорили, однажды она явилась в «Фирпо» с каким-то черным кружевным нижним бельем на плечах, якобы приняв его за палантин.
Достопочтенный господин Чаттерджи невольно улыбнулся, но улыбка его померкла, когда он открыл следующие две страницы для сравнения. В его микрокосме эти странички отражали падение империи и рождение двух стран из идеи, прискорбной и дремучей идеи – что представители разных конфессий в одной стране ужиться не могут.
Вооружившись красным карандашом, которым он всегда делал пометки в юридических сборниках, достопочтенный господин Чаттерджи поставил маленькие крестики напротив тех имен, которые значились в сборнике за 1947 год, а в 1948-м – всего лишь год спустя – исчезли. Вот какой у него получился список:
В конце списка за 1948 год было еще несколько имен, включая его собственное, но больше половины англичан и мусульман исчезли. В 1948 году в Высоком суде Калькутты не осталось ни одного мусульманина.
Для человека, считавшего принадлежность друзей к той или иной конфессии и национальности фактором одновременно важным и несущественным, изменившийся состав суда стал поводом для бесконечной грусти. В последующие годы ряды англичан продолжали редеть, и на данный момент их оставалось всего двое: Тревор Харрис (он по-прежнему занимал должность главного судьи) и Томас Роксберг.