Довлатов и третья волна. Приливы и отмели

Переходим к 15 мая, второму дню работы конференции. Он открывается выступлениями и докладами на тему «Политика и литература», в рамках которого авторы рассказывали о себе и своих отношениях с советской властью. Из присутствующих только трое рассказали о своих непростых отношениях с тоталитарной системой: Синявский, Аксёнов, Войнович. Видимо, прочих участников конференции скопом причислили к хорошо знакомой нам категории: «безымянный узник ГУЛАГа». Параллельно выступлению трех авторов читались доклады на английском языке, посвященные их творчеству. Например, Эллендея Проффер назвала свое выступление «Пражская зима: два романа Аксёнова». Понятно, что речь пойдет об «Ожоге» и «Острове Крым». Это объясняется просто. Оба романа изданы «Ардисом». «Ожог» в 1980 году, а на следующий год и «Остров Крым» обрел свою печатную форму. Что касается речи их автора, то следует отметить проблемы со вкусом и стилем:

Когда я писал «Ожог», я часто разговаривал со своей рукой, наподобие старика из романа Хемингуэя «Старик и море». Я говорил все время своей руке: «Ты, рука, принадлежишь свободному человеку. Ты, рука, не должна останавливаться там, где тебе приказывают остановиться советские табу. Ты, рука, должна доказать им…» И вот тут я сам себя хватал за руку. «Остановись, – говорил я себе, – ты ничего не должен доказывать этой швали».

Тут, конечно, просится продолжение: диалоги с ногой, желудком и прочими частями тела и внутренними органами Василия Павловича. Заметим и ненавязчивую рекламу романа. Рождается слоган: «Роман, написанный свободной рукой». Не оставляет писатель и надежд на успех у американского читателя. Об этом говорится витиевато, не совсем грамотно, но вполне определенно:

Смешно притворяться снова молодым, я не хочу новой литературной жизни, но я надеюсь, что моя старая литературная жизнь, оставаясь по-прежнему в библиотеке России, вольется и в культуру этой новой, все еще щедрой и гостеприимной страны.

После выступления писатель ответил на вопросы из зала. Первый вопрос несколько неожиданный по содержанию:

В вашем творчестве было по крайней мере одно изменение. От ваших хрустально-чистых рассказов вначале вы, как мне кажется, хотя я не специалист, перешли к чему-то близкому к символизму. Чем вы объясняете это? Тем ли, что большой мир изменился вокруг вас, или, может быть, маленький мир, вас окружающий, изменился, или что-то внутри вас произошло, что привело к этому изменению?

Странный вопрос. Запомним его. Аксёнов отвечает осторожно:

Не очень понимаю, что вы имеете в виду, говоря о хрустально-чистых рассказах. По-моему, нет такого греха за мной, никогда такого не писал. Но этот момент, перелом, действительно был. Я бы сказал, что в общем-то повлияла развивающаяся действительность вокруг, конечно, и когда я пришел к сатире, то я подумал, что лучший способ как-то сатирически отражать действительность.

Следующей отсечкой работы конференции выступает дискуссия на тему «Эмигрантская пресса». Ее ведущим назначили Аксёнова. По форме это представляло, говоря современным языком, презентацию того или иного издания с последующим обсуждением. С израильским журналом «22» познакомил присутствующих Илья Левин. Он рассказал о публикациях на его страницах статей Янова, тюремных дневников Эдуарда Кузнецова. Но главной удачей нового журнала названо художественное произведение. Рекламируется оно несколько неожиданно для израильского издания: