Довлатов и третья волна. Приливы и отмели

Здесь я отвлекусь и скажу несколько слов о Викторе Некрасове. Конечно, его речь спонтанная, искренняя. Но он заблуждается в одном важном моменте, когда называет себя «русским писателем». Некрасов честно и отважно воевал. Вернувшись с фронта, написал хорошую, честную повесть. Она создавалась в атмосфере особого послевоенного подъема, захлестнувшего чувства торжества жизни над ужасами войны. Повесть «В окопах Сталинграда» получила заслуженное признание: официальное и читательское. Такое бывало не так часто. Неожиданно киевский архитектор и полупрофессиональный актер превратился в признанного писателя. Важно, что отсутствовал переход: годы ученичества и борьбы за публикации, периоды сомнения в своем предназначении и таланте.

Некрасов поступил интуитивно правильно, оставшись в Киеве. В столице он рисковал затеряться среди «талантливых советских писателей». В столице УССР, где избытка лауреатов Сталинской премии не наблюдалось и его статус «живого классика» был непререкаемым, Некрасову нравилось жить. Он писал какие-то новые вещи, они выходили в журналах и в виде книжных изданий. Эффекта первой повести повторить не удалось. Автор не слишком по этому поводу переживал. Он любил жить: гулять, пить, общаться с друзьями. У него сложились гармонические отношения со спиртным. В случавшиеся запои он входил легко и без особого напряжения выходил из них. В отличие от мрачного, тяжелого алкоголизма Довлатова – болезненного во всех смыслах – Некрасова можно причислить к веселым пьяницам. Ему нравилось пить, его не терзало раскаяние, чувство падения, того, что он «губит дарование». Виктор Кондырев вспоминает:

Будучи год назад в Нью-Йорке, Вика зашел к Довлатову домой, когда Сергей только что выскользнул из недельного запоя.

– Сидит на кровати, а вокруг пустых бутылок столько, что я охренел. Полсотни бутылок виски! Другого, говорит, не пьет. И это за неделю! Даже я слегка испугался.

В диссиденты он попал, будучи честным человеком, подписывал письма, выступал с заявлениями, но и в этом ощущался легкий оттенок фанфаронства, рисовки. Вот запись из дневника Давида Самойлова от 10 апреля 1965 года:

Пьяный Виктор Некрасов в ЦДЛ. Громко хулит власть, постановку Любимова по Джону Риду и «Новый мир». – Он (Твардовский) – хам. А я – дворянин.

В эмиграции Некрасов также правильно выбрал «место изгнания». Париж соответствовал его «французскому» характеру. Не меньшей удачей нужно считать работу заместителем главного редактора «Континента». Представительские функции не слишком загружали. Каких-то тайных рукописей из Союза Некрасов не вывез. Через два года после конференции Некрасов издает «Саперлипопет, или Если бы да кабы, да во рту росли грибы». Книга мемуарная, с фантастическими вставками. Вот писатель описывает свою как бы встречу со Сталиным после присуждения премии:

Сталин походил, походил, сел, разлил вино.

– По последней, завтра рано вставать, – и опять крикнул: – Эй!

Вырос полковник. Сталин отдал распоряжение о самолете и чтоб разбудили не позже семи. Вздохнул.

– Плохо с писателями, плохо. Хороших пересажал, а новые – куда им до тех. Ну зачем, спрашивается, Бабеля сгноили? В угоду этой самой дубине усатой, Будённому? Обиделся, понимаешь, за свою Первую Конную. Оболгали, мол… А вот и не оболгали! – И вдруг без всякого перехода: – А может, подкрутить все же писателей? Дать команду Жданову… А?

Он посмотрел на меня долгим, испытующим взглядом, потом махнул рукой:

– Ладно, утро вечера мудренее. Отбой.

Неторопливо, вразвалочку, направился к дверям. Взявшись за ручку, обернулся и сказал на прощание:

– А писатели наши – дерьмо! Не обижайся, но дерьмо…

И вышел.