Довлатов и третья волна. Приливы и отмели

В один из вечеров милейший Виктор Платонович Некрасов порядочно выпил; когда он вернулся в университетскую гостиницу «Хилтон», я попыталась сделать так, чтобы он пошел не в бар, а в свой номер; он возмутился и даже толкнул меня; вмешались друзья; в результате он выбежал из отеля в темную ночь. Университет Южной Калифорнии находился не в самом спокойном районе, так что я попросила кого-то догнать его и вернуть. Как американка русского розлива, любящая посиделки, но на конференции вынужденная следить за порядком, я металась между своими идентичностями.

Идентичностям можно только посочувствовать. Их явно лихорадило.

В последний день работы, 16 мая, Довлатов выступил с чтением эссе «Как издаваться на Западе». Его текст содержит в себе следы других работ писателя. Например, знакомое нам эссе об «Ардисе». Но при чтении не возникает ощущение инородности, механической компоновки. Писатель отчитывается об успехах. Естественно, что у Довлатова это всегда с оговорками, которые не просто дань скромности:

«Ардис» выпустил мою «Невидимую книгу» по-русски и по-английски. Рецензии были хорошие. Но мало.

Самая большая рецензия появилась в газете «Миннесота дэйли». Мне говорили, что в этом штате преобладают олени. И все же я низко кланяюсь штату Миннесота…

Естественно, что не обошел вниманием писатель публикацию «Юбилейного мальчика» в «Нью-Йоркере», упомянув также о том, что журнал купил еще три его рассказа.

Слова писателя – не отчет о свершениях, а повод для серьезного разговора о возможности эмигрантских авторов найти своего «нерусского читателя». Как ни странно, главным фактором, затрудняющим поиск, выступает величие русской литературы:

Действительно, русская литература зачастую узурпирует функции церкви и государства. И рассчитывает на соответствующее отношение.

Я не хочу сказать, что это плохо. Это замечательно. Для этого есть исторические причины. Церковь в России была довольно слабой и не пользовалась уважением. Литература же пользовалась огромным, непомерным, может быть – излишним авторитетом.

Отсюда – категорическая российская установка на гениальность, шедевр и величие духа. Писать хуже Достоевского считается верхом неприличия. Но Достоевский – один. Толстой – один. А людей с претензиями – тысячи.

Довлатов хочет быть русским писателем без претензий:

Мне кажется, надо временно забыть о Достоевском. Заняться литературной техникой. Подумать о композиции. Поучиться лаконизму…

Кроме того, в сочинениях русских авторов преобладают мрачноватые гаммы. Это естественно. Мы прибыли из довольно серьезного государства. Однако смешное там попадалось не реже, чем кошмарное.

Трудно забыть, как сержант Гавриленко орал на меня.

– Я сгнию тебя, падла! Вот увидишь, сгнию!

Грустить мне или смеяться, вспоминая об этом. Хотелось бы не путать дурное настроение с моральным величием.

Уныние лишь издалека напоминает порядочность…