Довлатов и третья волна. Приливы и отмели

Я начну с возражения Алексею Цветкову, критиковавшему здесь Наума Коржавина.

О стихах Коржавина я услышал впервые двадцать лет назад, когда из провинции приехал в Москву. Тогда я узнал много литературных имен, но имя Коржавина было среди самых громких. Его стихи не печатали, а они были широко известны. Многие люди перепечатывали его стихи на машинке, переписывали от руки и выучивали наизусть. Это была настоящая и самая достойная поэта слава. Слово «самиздат» придумал Николай Глазков, но я не помню в то время ни одной рукописи, которая ходила бы в самиздате так же широко, как стихи Коржавина. Стихи Коржавина для целого поколения были огромным событием…

Там еще много о вкладе Наума Моисеевича в русскую поэзию, вплоть до «сидел в тюрьме», что можно и нужно пропустить. Интересно, что в мемуарах Войнович предлагает несколько иную версию своего выступления:

Мандель понес всех: и устроителей, и участников, и подверг сомнению вообще полезность таких конференций. Мне стало жалко денег, которые я ему пожертвовал, и было неудобно перед устроителями, которых я упрашивал пригласить его. Я даже выступил как-то, его пожурил.

Как видим, трудно назвать это «пожурил», даже «как-то».

Беда в том, что «вскинул брови» и сам Коржавин в стиле Рувима Ковригина:

А теперь… Теперь я должен заявить, что я требую себе больше времени, потому что мне достаточно времени не давали, а меня атакуют. Я вообще единственный поэт, которого здесь касаются. В принципе, здесь идет дипломатия, и только в отношении меня она нарушена. Я бы хотел говорить о недостатках данного совещания, ибо это недостатки американской русистики вообще. Вот тут Цветков сильно жалуется, что мое имя помещено в каких-то каталогах.

Снова пропускаем пространные рассуждения, понятные только самому оратору. Ну и ответка за «второразрядную продукцию»:

Я говорю сейчас резко, но я не отношусь к Цветкову так плохо, как может показаться. Когда он появился, я к нему отнесся как к способному мальчику, у которого, повторяю, стихи пока не выходят.

Достойно.

Нескрываемая борьба амбиций свойственна сообществу любых творческих людей. Русские писатели не исключение из правил. Напротив, они остро и глубоко переживают свою избранность и уникальность. Войнович не без удовольствия вспоминает:

Особых симпатий друг к другу участники конференции не испытывали. Алешковский, напав на Лимонова, сказал, что его книги достойны только того, чтобы ими подтираться.

Резкие слова автора «Николая Николаевича» в адрес создателя «Эдички» объясняются достаточно рационально. Оба писателя пытались привлечь внимание немногочисленной читающей публики «шоковой стратегией». Но Лимонов сумел поднять планку «оскорбление общественной морали» намного выше уровня книг Алешковского. При этом и в художественном отношении Лимонов оказался интереснее. На фоне «Эдички» монотонно матерящиеся персонажи Алешковского выглядят несколько провинциально и скучновато.

Не забывает Войнович, конечно, и себя. Советский Союз он покинул в конце 1980 года и еще испытывал некоторые иллюзии относительно своего писательского положения в западном мире. Напомню, что в США он прибыл для участия в писательском туре, устроенном настоящим американским издательством. С явным самодовольством он пишет: