Довлатов и третья волна. Приливы и отмели

Я еще раз хочу сказать, что, оглядываясь на прошлое, мы исследуем таким образом будущее и убеждаемся, что время сглаживает какие-то политические нюансы, и территориально-гражданские признаки литературы становятся менее существенны, чем кажутся в настоящий момент, что будущее литературного процесса определит мера таланта людей, участвующих в этом процессе… Существует разница между Фетом и Огарёвым (если кто-то перечитывал когда-нибудь Огарёва)? Конечно, существует, но не в плане мировоззрения, а в уровне дарования. Как известно, Фет был крепостником, но писал значительно лучше. Скажем, Аполлон Григорьев был почти что люмпеном, а Тютчев был камергером, и сейчас это не имеет никакого значения. Внуки будут оценивать наши достижения по эстетической шкале, останется единственное мерило, как в производстве – качество, будь то качество пластическое, духовное, качество юмора или качество интеллекта.

С аполитической позицией Довлатова не соглашается Алешковский, поклявшийся бороться с проклятым тоталитаризмом:

Если говорить исключительно о нравственной задаче, моей, скажем, собственной, – не сводя к ней, как это часто, навязчиво и неэстетично делает мой друг Коржавин, всех целей и всего содержания искусства – то я вижу ее в бесстрашном воспроизведении абсурдной советской действительности: этого нового монструального мира. Я говорю исключительно о себе. Я намеренно избегаю разговора о том, что всегда составляет счастье существования даже в условиях тоталитарного общества: о птичках, девушках, милых семейных отношениях, удачах, т. е. о том, с чем любая власть справиться не может. У советских писателей, даже самых талантливых, нет полноты такой возможности.

Усталость к концу конференции объясняется не только интенсивной интеллектуальной работой. Не менее насыщенным оказалось и общение за пределами академической программы. Из воспоминаний Ольги Матич:

Разумеется, для писателей встречи со старыми друзьями и общение друг с другом были не менее важны, чем собственно конференция, и всем были по душе вечеринки, на которые мы ездили на арендованных автобусах. Денег на них оставалось немало, поэтому устраивались они в дорогих ресторанах; в «Кафе Монэ» даже были танцы: писатели плясали с местными прекрасными дамами; для прощального приема мы арендовали роскошный особняк Грейстоун в Беверли-Хиллз, построенный в 1920-е годы известным нефтяным магнатом и меценатом Эдвардом Дохини на холмах над Лос-Анджелесом.

Когда читаешь о плясках мастеров слова с местными чаровницами, в сознании всплывают массолитовские сцены в романе Булгакова. Атмосфера всеобщего праздника обошла лишь Довлатова…

Читавшие «Филиал», конечно, помнят эпизод в гостинице. Далматов пьет чай и думает о том, чем можно заняться вечером: