Довлатов и третья волна. Приливы и отмели

Я мучился ужасно. Две недели ходил больной. Марина в те недели еще не овладела новым композером, не могла сделать работу за меня. Не то чтобы я ставил владельцев в безвыходную ситуацию. Часть русского набора все равно отдавалась другой фирме, так что речь шла, в конечном итоге, о перераспределении работы. Но я понимал, что о таком не просят. Однако снова и снова всплывала горькая мысль: вот я уехал на пятом десятке из своей страны, где говорят, пишут и читают на моем родном языке, уехал только для того, чтобы не участвовать в том, что мне глубоко чуждо.

И оказался в ситуации, когда я должен принимать участие в том, что для меня эстетически мучительно. В конце концов я упал Профферам в ноги. Просил поручить набор другой фирме. Обещал искупить свою вину какими-нибудь сверхурочными трудами. Они помрачнели, как и следовало ожидать. Тут все сходилось: и то, что он себе такое позволяет, и то, что он смеет отвергать нашего любимого писателя и друга. Этому объяснения нет, прощения нет! Думаю, это был переломный момент, после которого отношение Карла ко мне резко изменилось.

Ефимов – «мастер психологической прозы» и «философ» не смог понять причину охлаждения Проффера. А вот «поверхностный» Довлатов очень точно сумел дешифровать американский психотип. Из письма Игорю Смирнову от 1 июня 1983 года:

Когда американца, даже умного – вроде Мейлера – спрашиваешь: «Вы любите русских?», он говорит: «Да, я люблю русских, потому что у меня был русский друг, и он был хороший человек». На вопрос: «Ты любишь сосиски?» американец отвечает: «Да, люблю, потому что их не надо чистить и нарезать». И т. д. Когда же русского спрашивают о чем угодно, он в ответ говорит, что на эту тему иначе не высказаться, как в 400-страничном трактате, причем он заранее предупреждает, что американцы в этом трактате ни хера не поймут…

Прибавь к этому – вечные джинсы, зловонные кожаные пиджаки, гнусный английский, сбивчивую и лихорадочную манеру речи, попытки всучить американскому издателю половину суммы, заплаченной им в ресторане по счету, хроническое сочетание приниженности и апломба – все это есть главное преступление, хуже которого не придумать, а именно – колыхание твоего внутреннего покоя, чего американцы не прощают. Люди здесь (при поверхностном общении) делятся не на хороших и плохих, а на отравляющих твой покой и не отравляющих твоего покоя.

Самонадеянный Ефимов решил, что он не просто наемный работник, а имеет право «колыхать внутренний покой» Профферов. В ответ на простое и ясное задание, связанное с рукописью Соколова, – перформанс «Игоря из подвала». Кундера может не любить Достоевского. Но Кундера не работает в издательстве, выпускающем «Идиота», Бродский не пишет предисловие к стихам Блока. Мрачность Профферов объясняется просто: они поняли, что с Ефимовыми будет сложно и непросто.