Довлатов и третья волна. Приливы и отмели

Весенние сугробы во дворе заметно осели за день, заострились черными пиками в одну сторону – в солнечную. Но сейчас уже темнеет, и надо внимательно всматриваться в лужи под ногами, выбирать, где помельче. Я иду не спеша (спешить мне теперь совсем некуда) и в который раз пытаюсь вспомнить, с чего оно началось, это ее последнее вчерашнее отмалчивание. Накануне собрались у приятелей, там все было нормально, даже весело – обычное субботнее застолье. Потом шли домой… Может, тогда? Или все же раньше, когда сидели за столом? Там что-то мелькнуло такое – чья-то очередная история, все смеялись, да и она тоже, потом вдруг сказала «а ведь подловато», громко сказала – на весь стол, так что возникла неловкая пауза, но я быстро замял, перевел на другое. Может быть, это – зачем замял? Она ведь и не про такой пустяк может сказать: предал. Ты меня предал. Но нет – потом на улице она и болтала по-прежнему, и передразнивала кого-то, смеялась. Так когда же?

Роман Гурбенко – главный герой, в поисках причины отчуждения начинает вспоминать детство. Также размеренно, скучно, с деталями. Эпопея Пруста на фоне ста двадцати страниц романа Ефимова читается как вестерн. Еще хуже, когда автор решает показать себя мастером интеллектуальной эротики:

Вскоре я тоже обучился нехитрой стратегии этой извечной войны, научился, пропуская мимо ушей все «нет-уйди-нельзя-не-хочу», терпеливо сдирать, как обертку с долгожданного подарка, свою и ее одежду, прорываться (так ли, этак ли) все ближе и ближе к тому моменту, когда блаженная боль, копившаяся во мне все это время, не вырвется из своего средоточия и не разлетится лучами и искрами до плеч, колен и локтей. Меня всегда поражало, что, почувствовав мое содрогание, бывшие непримиримые противницы тут же делались до смешного нежны, участливы и ласковы со мной, теперь обессиленным и безопасным. Эти их запоздалые порывы, которым я был бы так счастлив еще минуту назад, теперь оставляли меня совершенно равнодушным и лишь придавали уверенности, чтобы и в следующий раз, с другой, не верить ни ее «нет», ни отталкиванию моих рук, ни просьбам, ни шипящим угрозам.

Нет, уйду. Понятно, что Профферу роман Ефимова пришлось внести в графу «убытки» еще до его выхода.

Но и благотворительная публикация романа не смягчила Ефимова. Профферы начинают его явно раздражать. Предметом критики могли стать вполне невинные вещи, включая особенности рабочего графика хозяев «Ардиса»:

Как я уже говорил, обсудить какую-нибудь проблему с Профферами делалось все труднее. Они оба работали по ночам, просыпались часа в два дня, а к нам спускались и того позже. Часто мне приходилось оставлять Карлу записки с перечнем вопросов, требовавших срочного решения.

Зачем-то Ефимов сохраняет копии этих записок: