Довлатов и третья волна. Приливы и отмели

Мне кажется, жанр, в котором я работаю, связан с попыткой синтеза художественных и документальных приемов, я пытаюсь создавать художественное движение в прозе, результатом которого является документ. Говоря проще, речь идет не об использовании, а о создании документа – художественными средствами. Есть, конечно, в этой затее некоторая доля хитроумия, но литература вообще – занятие не самое высоконравственное.

Переходя к вопросу о влиянии американской литературы, Довлатов добросовестно перечисляет более десятка писателей, «оказавших влияние»: от неизбежных Хемингуэя с Фолкнером до Апдайка. Вслед за американскими писателями обстоятельный список советских переводчиков: Райт-Ковалева, Кашкин, Хинкис, Калашникова, Волжина… Любовь к американской литературе – причина былой отверженности Довлатова на родине. Теперь, в эмиграции, она может проложить дорогу к американскому читателю:

Я вырос под влиянием американской прозы, вольно или невольно подражал американским писателям, и в Союзе редакторы ставили мне это в вину, говорили о «тлетворном влиянии Запада», а здесь мне это, видимо, пошло на пользу, сделав мои книги (по мнению издателей) более доступными для американской аудитории.

Оговорка «по мнению издателей» призвана уравновесить в целом обоснованный оптимизм Довлатова. Не углубляясь в литературоведческие вопросы, отмечу момент, о котором писатель вряд ли имел представление. Большинство из названных переводчиков – Кашкин, Калашникова, Волжина – относились к так называемой реалистической школе перевода. Ее главой является Иван Кашкин. Пусть читателя не смущает наименование «реализм», в интерпретации Кашкина и его последователей есть нечто противоположное «буквализму». Из статьи Кашкина с прекрасным, созвучным духу времени названием «В борьбе за реалистичный перевод», вышедшей в 1955 году:

Переводчику, который в подлиннике сразу же наталкивается на чужой грамматический строй, особенно важно прорваться сквозь этот заслон к первоначальной свежести непосредственного авторского восприятия действительности. Только тогда он сможет найти настолько же сильное и свежее языковое перевыражение… Советский переводчик старается увидеть за словами подлинника явления, мысли, вещи, действия и состояния, пережить их и верно, целостно и конкретно воспроизвести эту реальность авторского видения.

Иными словами, переводчик ищет форму наиболее адекватной передачи образа, отказываясь от рабского следования подстрочника. Главная задача – адаптация текста к русскому языку. Но это еще не все. В журнале «Дружба народов» в 1954 году опубликована статья Кашкина «О реализме в советском художественном переводе»:

Простота в применении к переводу – это, главным образом, не навязчивая, не заслоняющая подлинник прозрачность и отчетливость передачи. Это значит переводить так просто, чтобы перевод дошел до читателя, был понят – иначе зачем же переводить?

… Легкость и доступность, за которой чувствуется глубина подлинника, – это великое достоинство перевода.

Странный, но закономерный вывод. Довлатов воспитывался на «американской прозе», которая в какой-то части, не рискну определять пропорции, является все той же русской прозой. Последнее высказывание Кашкина о «легкости и доступности» – достаточно типичные отзывы о творчестве Довлатова. Впрочем, сам писатель в американские годы пересмотрел взгляды на свое «американское происхождение». Цитируя интервью, взятое Ерофеевым, я намеренно прервал речь писателя. Теперь полный вариант: