Довлатов и третья волна. Приливы и отмели

Валентин Распутин поражает оригинальностью таланта, четко выраженной писательской индивидуальностью, столь редкой сегодня не только в советской, но также и в промежуточной литературе, где доминирует описательство и все авторы, пишущие на сходную тему, похожи один на другого, как газетные репортеры. Его поэтический мир исполнен глубокого трагизма, и, если бы не частые композиционные просчеты, сбивающие напряжение, расслабляющие эту трагическую атмосферу, и не неровности, его, пожалуй, можно было бы смело назвать крупнейшим талантом во всей нынешней подцензурной русской литературе.

Но тут же слова одобрения сменяются тем, что можно назвать системным неприятием. Мальцев говорит, что относительная правда в чем-то хуже полной лжи, та с неизбежностью приводит к конформизму. Относительная правда – путь к признанию «отдельных ошибок», «серьезных проблем», которые тем не менее лишь подчеркивают общую нормальность советской жизни:

При всей их кажущейся самостоятельности и при всем их фрондерстве эти писатели – вероятно, помимо воли – именно своей правдивостью, как это ни парадоксально, участвуют в сегодняшней культурной политике партии, которая всегда была и остается политикой лжи.

Доклад Синявского построен как разбор статьи Мальцева пункт за пунктом. Конечно, выводы писателя трудно назвать неожиданными, они запрограммированы его вступлением:

Пути искусства неисповедимы, и каждый решает сам, как ему писать лучше. Требовать от писателя, живущего в Советском Союзе, чтобы он непременно вмешивался в политику, причем открыто выступая против государства, – на мой взгляд, просто безнравственно. Это все равно что заставлять человека идти в тюрьму или эмигрировать. Ни запрещать эмиграцию, ни требовать, чтобы там все настоящие честные писатели шли в тюрьму или покинули бы Россию – нельзя, это не сулит ничего доброго русской литературе.

Вообще, наверно, нам пора уже отказаться от руководящих указаний на тему, каким должен быть писатель, куда, по какому магистральному направлению ему следует двигаться и куда должна развиваться литература. Пускай она сама развивается.

Почему я столько времени и места отвожу докладу Синявского, его дискуссии со статьей Юрия Мальцева? Известно, что Довлатов не любил отвлеченных споров, приправленных абстрактными категориями и ссылками на Гегеля. Из воспоминаний Гениса:

Больше всего Сергей ненавидел слово «ипостась», но и из-за «метафизики» мог выйти из-за стола.