Довлатов и третья волна. Приливы и отмели

Но нелюбовь к теоретическим конструкциям не означала отсутствие интереса к вопросу. Из сегодняшнего дня позиция Мальцева, Максимова и других «непримиримых» объясняется целостней и правильней благодаря как раз временной дистанции. Уехав из страны, они «обрели свободу», категорию трудноуловимую. Потеряли при этом все остальное – возможность обратиться к читательской публике, количество которой превышает несколько сотен человек, среду обитания и общения – эмиграция не давала возможности выбора. Даже преследование со стороны государства, реальное или мнимое, позволяло чувствовать себя значимым и настоящим. Отказ от приема на работу в многотиражку давал возможность почувствовать себя протопопом Аввакумом. Единственное ощущение, дающее право на самоуважение, формулировалось ясно и просто. Мы потеряли все это, но имеем возможность говорить правду. Соединим Мальцева с Синявским. Если бы Шукшин или Астафьев были по-настоящему смелыми, то они должны сидеть в тюрьме. Знаменитый когда-то девиз Солженицына «Жить не по лжи» можно понять, сняв отрицание, именно в таком варианте: «Ты должен говорить правду». Здесь уходит красота фразы, вызов, мысль приобретает глубину плаката над входом в школьную столовую. Зато возникает невыдуманная проблема. Насколько твоя правда является правдой другого человека? Насколько она полна?

Довлатов как человек переживал и осознавал собственное несовершенство. Это и определило его писательскую судьбу. Он отказался от борьбы с тоталитарной системой, предпочитая разоблачать в своих книгах самого себя. И это не снимает тему авторитаризма, тоталитаризма и других слов, оканчивающихся на «изм». Они не исчезают, отступая на второй план. Возникают необычные предположения. Традиционно считается, что система подавляет гордых, смелых, цельных людей. А может быть, несовершенные персонажи Довлатова настолько заняты переживанием своей неправильности, что и не замечают внешнего нечеловеческого давления режима? Тогда можно ли назвать советскую власть по-настоящему тоталитарной? В следующем предложении я хотел сказать о незримой метафизической ипостаси довлатовской прозы, но что-то меня остановило.

Вернемся к двум майским дням 1981 года. Значимость писательского собрания удалось поднять еще выше с помощью американского правительства. Приехавшего из Канады Сашу Соколова посетили компетентные органы. Из воспоминаний Ольги Матич:

Во время конференции подтвердилась его «шпионская» репутация: ко мне подошел «сыщик» из ФБР, предъявил документы, попросил показать ему Соколова и увел его на допрос. Потом Саша объяснял, что «органы» путают его с тезкой, Александром Соколовым, который считается шпионом, и регулярно допрашивают. Еще может быть, что за ним стали следить после того, как он получил канадское гражданство – в память об участии его отца в «деле Гузенко».

Тут, конечно, просится избитая метафора: писатель как шпион. Не будем на этом останавливаться, отметив красоту эпизода. После доклада Синявского писатели перешли к дискуссии «Две литературы или одна: писатели за круглым столом». Вел ее Карл Проффер. Первым выступил Василий Аксёнов. Он также не обошел вниманием статью Мальцева, вспомнив и его книгу: