Дождь в полынной пустоши

Подталкиваемый ветровыми порывами, шар облетел склад сыроделов, испянав крышу крохотными огоньками нафта. Завис над странноприимным домом. Задиристо кинулся на востроносый флюгер. Святой Ортий выставил вперед указующий перст, встречая атаку желтомордого чудовища. Летун в последний момент, не пропороть бок, взмыл вверх, обдав жестяного святого жаром и смолой. Распрощавшись с опасностью, наведался на подворье кармелиток. Подвис, покачиваясь над новостройкой, «обслюнявил» стропила на часовенке. Шарахнулся от затлевших досок. Сбежал бы резвей, но ветер сегодня нерасторопный движитель.

Не сразу, но летуна заметили. Раздались крики и испуганный визг на крыльце «Голубь в пиве». Виной ли тому летучее чудовище или случившийся безумный переполох, но занялся сеновал. Пламя поднялось в небеса, исполняя безумный танец, в такт радостно покачивающемуся порождению зла. Отчаянный выстрел из самострела не достиг цели. У горе-стрелка тряслись руки. А когда зверская морда повернулась к нему своей чудовищной пастью с клыками, стрелок в ответственное мгновение, зажмурился.

От шинка ленивый ветер, ведомыми только ему путями, погнал огнеликого монстра к Замостью. Жизнь коротка и следует дорожить не часом, но малой минутой.

Вослед шару доносился запоздалый брех. Вздев узкие морды к небу, сторожа людского добра, провожали залетного гостя лаем. На поднятый шум, вспыхивали скудные огоньки в окнах. Люди неблагодарно богохульствовали, но выяснив причину тревоги и шума, прятались по домам, ища под родным кровом защиты и спасения от напасти.

Луковицы церквей, парили в черноте ночи и приветствовали своего круглого родственника. Как более счастливого. Он летел! Им же суждено навеки торчать между небом и землей, прикованными камнем к алтарями человеческих предрассудков. Шар дразнясь, нагло набирал высоту. Скалил пасть и щурил хищные глаза на сдобные облака. Сожру! — слышалось в шипении смолы и желтых выплесках. Торжество закончилось ярким шлепком в черноте, будто кто наступил на луну в мелкой луже.

Столь приметная гибель чудовища, принесла не меньше бед, чем его недолгий полет. Разлетевшиеся капли огня, угодили на одну из барж, отведенную под причал запаздывающему каравану с зерном. Посудина мгновенно занялась, сгорела и затонула. Досталось и её соседке, груженной под завязку шерстью и готовой утром отчалить в плавание. Спасая хозяйское добро люди надышались угаром и слегли прямо на пристани. Счастливчиков рвало, они хрипели и харкали кровью. Невезучие не дотянули до утра. Знамения осознали многие — к беде!

Грохот застал Колина в тот момент, когда он воспользовался замешательством городской стражи, ловко перемахнул кованые пики ограды храма Святой Агафии. Приземлился на носки, перекатился вперед, гася энергию падения. В досаде ругнулся. Ощупал в сумке замотанную в тряпку склянку. Не повредил ли? Осколки не хрустели. Тряпка и сумка не мокли. Колин подождал пока стража порысит в сторону взрыва и двинулся дальше.

Держась стены и прячась в её непроглядную тень, довольно быстро добрался до колокольни. Вход от посторонних накрепко заперт. Что паршиво — изнутри. Дверь не поддалась грубому нажиму. Унгриец попробовал просунуть альбасету в щель, определить нахождение засова, но так ковыряться можно до утренней зорьки. А у него еще дела в городе. Колин озадачено отступил, оглядывая стены. Кладка не очень ровная и при необходимости, проявив старание и терпение, вполне по силам подняться. Но это сколько ему придется карабкаться? Выход из затруднительной ситуации нашелся. Вернее нашелся вход. На высоте вытянутой руки приглашающе чернел квадрат, достаточный протиснуться сквозь него. По слабым бликам угадывался витраж. Устранять препятствие деликатно, опять же нужно время. Почему этой нематериальной дряни в ответственный момент острейшая нехватка? И всегда так, и никогда по-другому.

Колин поддел раму. Не открыл, а выковырял. Хрястнуло дерево, хрупнуло стекло и звонко осыпалось. Вычистив, вышкрябав осколки, пролез в узкую дыру, стараясь не упустить ни подозрительного малейшего звука. Капала вода. Скрипело дерево. Возились и шебуршали в куче прелой соломы мыши. Заунывно цвиркал сверчок. Далеко-далеко, в недрах храма, гундели голоса. Распевно читали Полнощную.

— …и святое имя твое возносим к чертогам твоим… Дай нам надежду…

«И колбасы, и сыра на дорожку,» — дополнил Колин, скулящих монахов.

Отряхнулся. Прочихался. Попривыкнув к темноте, здесь она гуще и черней уличной, начал подниматься. На каменных маршах лежали едва различимые фиолетовые пятна света, проникающего в редкие узкие стрельчатые оконца. Ступени широки и первые пролеты достаточно удобны для восхождения. Начиная с четвертого не очень, а камень сменило дерево. Старые доски и плахи надсадно хрипели и скрипели. Прикоснуться к перилам нечего и думать, шатки и рассыпались от ветхости. В последней трети и держаться не за что, слева лестницы обрыв.