Дождливое лето

«…Каратау обрывается мысом с уступчиком — эдаким ласточкиным гнездом. Под ногами пропасть в несколько сот метров и широченный простор. Просматриваются серпантин и перевалы Судакского шоссе, дорога, ведущая от побережья сюда, на яйлу. Видно, как пылит по ней пароконная мажара.

С запада вдруг надвинулись облака, и скалы покрылись испариной. Стало прохладно.

Внизу, у моря, беспощадно жжет солнце, только что оно и здесь палило, а теперь кружит туман, обдавая временами мельчайшей водяной пылью. За Каратау вечно цепляется что-нибудь, и начинается диковинный танец. Глядя снизу, мы говорим: клубятся облака. Здесь же это беспокойный, подвижный туман, который даже птиц заставляет примолкнуть. Туман то раздвинется, пропуская солнце, то вспыхнет мимолетной радугой и тут же сам погасит ее, то как-то неправдоподобно загустеет, а то начнет таять, постепенно возвращая подробности окружающего мира.

Послышалось тревожное ржанье. Туман, видимо, испугал жеребенка, потерявшего мать. Она коротко, успокаивающе отозвалась.

Не потревожить бы ненароком лошадей. А то бросятся от нас, а кругом обрывы, пропасти, осыпи. Далеко табунок или близко — сейчас не понять. Впрочем, все равно — в тумане хорошо слышно.

А вот и дождик зарядил. Надолго ли — непонятно. Под выступом скалы еще сухо, но надо бы уходить отсюда в более подходящее место. От сознания, что в двух шагах от тебя в этом клубящемся месиве пропасть, — делается неуютно.

Но налетел ветер, и все опять преобразилось. Облако осело, как опара в деже, и мы оказались будто на скалистом островке. На западе высилось еще несколько таких островов. Где-то утробно урчал гром. А в темных ущельях рождались новые облака. Туман легчайшей дымкой тянулся кверху, его перехватывал ветер, сминал, сбивал в белоснежную волнистую отару и гнал на выпас — на сочные травы весенней Караби».

Вот и весь «этюд»…

Закончив читать, я понял, что Лиза все это время за мной наблюдала, и захотелось рассмеяться, какое-то мальчишеское настроение нашло.

— Очень славная акварель, — сказала она, — хотя и чувствуется, что сделана любителем.

— В чем же это чувствуется?

— Профессионал может схитрить, изловчиться, лишь бы не показать свою слабость, беспомощность. У каждого свои приемы. А ваша тетя Женя упрямо стремилась к недостижимому. Хотела, чтобы мы чуть ли не физически ощутили пропасть, глубину… А это так же невозможно, как словами передать боль.

— Как же быть? — спросил я с нарочитой серьезностью.

Похоже, она приняла игру.

— С чем?

— С невозможностью передать боль.

— А ее и не нужно передавать. Надо уметь ее вызвать.

— Это вы сами придумали?

— Сама. Записки мне тоже понравились. И знаете чем? У меня такое чувство, будто я увидела истоки и ваши, и Зои, и Василия… — Она долго молчала, словно ждала чего-то, и, не дождавшись, сказала нечто ошеломившее меня: — Возьмете меня на Каллистон?

Хотя, подумав, я спросил себя: а так ли уж неожиданно это было?..

12