Дождливое лето

Единственное, что было во всем неприятное, — разговор с мамой. Поскольку из дому уходить нужно было вместе, пришлось преподнести это как совпадение: Елизавета Степановна уезжает совсем, а он, Пастухов, на пару дней отправляется в горы. Главным тут было именно это совпадение. В случайность мама, ясное дело, не поверила, но мама есть мама, она прежде всего спросила:

— Куда?

Ей не хотелось скалолазания и пещер, где всегда есть риск поломать руки-ноги. Все остальное перед этим отступало.

— Одно место под Белогорском. О нем тетя Женя в своих записках вспоминает.

Специально вспомнил о тете Жене и даже показал, будто между прочим, поразившее его самого место из теткиных записок.

— Один?

— Ну что ты! Небольшой компанией. Встретимся на автовокзале.

Побаивался вопроса о компании — не хотелось врать. Но мама спросила:

— Лизу проводишь?

— Вряд ли получится, — ответил как мог небрежно. — В тот же день надо добраться до Белогорска.

Тут тебе и правда и неправда, а все вместе — ерунда на постном масле. Сорокалетний мужик должен отчитываться в каждом своем шаге, как школьник.

Проще всего было сказать как есть, но Лиза сама этого не захотела. Как ни странно, но именно ее озаботило, что скажет Пастухов маме.

— Когда вернешься?

— Я же сказал: через пару дней.

— Сегодня среда…

Выехать собирались завтра рано утром.

— Значит, в субботу днем.

— Получается три дня.

— Два с половиной. Да не беспокойся ты. В субботу будем вместе обедать.

Видел же ее насквозь. Контрольный срок возвращения — это само собой, так было всегда. Но ведь чувствовала, что тут что-то не так, и связывала это с Лизой. Утешал себя тем, что если бы шел один, все равно пришлось бы врать о компании — чтобы не волновалась.

Но вот все это — дом, наскоро выпитый кофе, мама с ее грустной улыбкой, сомневающимся, осуждающим (почему?), нерешительным и т. д. взглядом — осталось позади, а остальное — не проблема. Автобус (удалось достать билеты на автобус, повезло) резво катил по еще пустынному утреннему шоссе, и уже промелькнули Гурзуф, Медведь-гора и Партенит.

Можно было, откинув кресло, добрать недоспанные утренние часы — предстоял длинный день. Однако же не спалось. Сидели то молча, то перебрасываясь какими-то необязательными словами. Перехватив один из его взглядов, Лиза, сдерживая смех, вдруг фыркнула, и он в ответ улыбнулся. Господи! Да по сколько же им лет?..

Хотелось прикоснуться хотя бы к ее руке, и Пастухов нашел, наконец, для этого повод: когда проезжали мимо Гурзуфа, привлек ее внимание к горам — на самой их кромке крохотным пятнышком белела ротонда Беседки ветров; сами горы были чисты от облаков, на раскопках у Зои тоже предстоял длинный погожий день.

Шофер включил приемник. Обозреватель международных событий с утра тревожился происками империалистов в Индийском океане, но недолго: «Маяк» начал эстрадную программу. Сидевшая сзади пара время от времени комментировала концерт. Пастухов сначала не обращал внимания, а потом разговор показался ему забавным. Это дало повод еще раз прикоснуться к Лизе: послушай-ка, что говорят сзади…

Он: «Пародисты стали не хуже основных исполнителей. Вполне вышли на их уровень. Ты не находишь?»

Она: «И это, кажется, не стоило им большого труда».

Он: «Да, конечно, особенно если учесть сам уровень…»

Она: «А то, что когда-то считалось пошлостью, сейчас вполне респектабельно проходит как ретро…»

И т. д.

Хотелось оглянуться и посмотреть: какие они? В сутолоке посадки было не до разглядывания соседей. Уж не та ли это престарелая чета, которая пыталась прогнать Пастухова и Лизу с их мест, а когда выяснилось недоразумение (сами все перепутали), отбыла, даже не извинившись, куда-то назад?

Привставать и глазеть было, однако, неловко, а просто оглянувшись, ничего не увидишь: спинки с подголовниками в автобусе были высокие.

За Алуштой во время затяжного подъема на перевал сон все-таки сморил Пастухова.

…Он ни разу не видел тетю Женю во сне, и вдруг это случилось. Тут же во сне удивился этому и понял причину сновидения: слишком часто вспоминал о тетке последние дни. Испытал неожиданное умиление и что-то похожее на предчувствие слез. При жизни ничего такого тетя Женя у него не вызывала.

А дальше было непонятное: то ли голос тети Жени, то ли ее мысли, то ли что-то написанное ею… И испуг: сейчас она заговорит с ним о Любочке. И понял, откуда этот страх: все время боялся встретить в ее записках что-нибудь об этом. Писала же она о других — так почему бы не написать о нем и Любочке?

При ее жизни об этом не было сказано ни слова, но чувствовал, что она считает его виноватым перед Любочкой и отчасти уже наказанным. Не пытался и не хотел в этом разбираться, но подспудно думал, что дело тут не только в нем и Любочке, но и в собственной тети Жениной незадавшейся жизни. Подозревал, что с ним, Санькой, были связаны надежды тети Жени и разочарования. Нет, она не ждала чего-либо для себя, просто очень надеялась, что молодые «будут счастливее и лучше нас». А надежду тетя Женя всегда подкрепляла действием, делом. И все равно — не вышло, не получилось.