Дождливое лето

«Словом, я, помощник секретаря, все знала, а он, первый секретарь, ничего не знал. Но, по-моему, томился какими-то сомнениями или предчувствиями. Накануне спросил меня: «Вы не знаете, сколько проституток в городе?» Я пожала плечами, а он: «Неужели так много? Посмотрите, сколько пригнали машин…»

Машин было действительно много. На окраинах ими были забиты улицы.

Полагаю, что его могло насторожить составление списков. Хотя на первом этапе все было обычно, списки составляли так же — по домам, по дворам, по квартирам, — как и при подготовке к выборам. Но потом была выборка по национальному признаку, выборка подлежащих высылке.

Впрочем, давно известно: если человек не хочет чего-либо знать, то и не узнает, несмотря на всю очевидность. А тут и очевидности не было.

Бюро проходило вечером. Горком партии находился тогда в особняке на Пушкинской, где был потом Дом пионеров.

Я рассаживала людей Начальника среди членов бюро. Открыл заседание Татарин и предоставил слово Начальнику.

Я знала, что будет дальше, и все-таки испытала потрясение, а что же говорить о тех, кто ничего не знал!

Начальник встал и зачитал постановление о выселении татар и прочих.

Была минута смятения, но, похоже, участники заседания не отнесли это постановление к себе, не поняли, что оно распространяется и на них, что и они с этой минуты изгои. За что?! Но раздалась команда: «Сдать оружие!» Пистолеты были почти у всех. Тут я поняла, зачем между членами бюро устроились люди Начальника: надо было быстро разоружить эту публику, не допуская эксцессов…»

Из дальнейшего Пастухов узнал, что эксцессов, к счастью, не было.

Запись кончалась тем, что Татарин уже после смерти Сталина навещал родные места, встречался кое с кем, но с бывшей помощницей так и не повидался. Как она сама считала: не смог простить. В том, как это было сказано, Пастухову почудилась горечь.

Странно, что дома при нем обо всем этом никогда не говорили. Тоже табу? Интересно бы знать, что думал об этом отец… Впрочем, так ли уж интересно?

Открыв глаза, Пастухов наткнулся на насмешливый Лизин взгляд. Подъезжали к Симферополю. Приподнявшись, чтобы размяться, Пастухов глянул назад. Сзади сидели парень с девочкой-очкариком. Скорее всего студенты. Они тоже спали.

13

Все пока складывалось хорошо, и Пастухов старался не потерять темп, не сбиться с ритма. А успеть надо было многое: забросить большую часть Лизиных вещей в камеру хранения аэропорта (билет до Москвы был на субботу), вернуться на автовокзал (Симферополь хоть и невелик, но это все — концы), устроиться в один из автобусов, следующих через Белогорск, — рейсов немало, однако и народу в разгар сезона полно… Слава богу, Лиза не возникала с вопросами, сомнениями и советами. Как в добрые старые времена, положилась во всем на мужчину. Даже не верилось, что такое возможно.

Правда, по-прежнему сопутствовала удача: в аэропорту подвернулось такси, а на забитом людьми автовокзале Пастухова безошибочно выудил из толпы «левак» — водитель шального «рафика», искавший попутных пассажиров. Словом, в девять они уже катили по Феодосийскому шоссе, и Пастухов подумал, что лучше, быстрее проделать все это не смог бы и сам Олег, несомненный баловень фортуны.

В отдалении, справа, ровной грядой, параллельной дороге, шли горы. Пастухов не уловил момент, когда стал виден разрыв, и в нем четко вырисовались два остроконечных зубца — Хриколь и Шуври, но, увидев, наклонился к Лизе:

— Вот — смотрите! Туда мы пойдем.