Дождливое лето

И вскоре они действительно шли по ведущей в горы дороге. И здесь повезло — догнал грузовик. Пастухов поднял руку.

— До Красноселовки подбросишь?

— Лезайте.

Будь он один или хотя бы будь дорога поинтересней, право, не стал бы проситься, но не хотелось заставлять Лизу мерить километры по асфальту в безлесных предгорьях и к тому же в разгар набирающей силу жары. Да и сам хотел быстрее добраться до гор, до леса, засветло попасть на перевал.

В Красноселовке (на тети Жениной карте она именовалась как Ени-Сала) асфальт не кончался, но Пастухову дальше с асфальтом было не по пути. Расстался без сожаления, и расставание было простым — сбежали по тропе к речке.

Окраинные огороды, кусты бузины, несколько домиков… В огороде копалась женщина, и Пастухов окликнул ее.

Само слово «Каллистон» ничего ей не сказало, но этому Пастухов не удивился: только ли оно забыто? Не знала она и названий гор — Шуври и Хриколь; пришлось объяснить — поняла, о чем речь, оживилась.

Итак: по дороге (но не скоро, не скоро) им должен попасться родничок, за ним — поляна, откуда откроются обе горы, там надо опять спуститься к речке, оглядеться и самому решить, какая из троп — твоя.

Неспешного пути впереди было от силы часа на четыре. От солнца спрятались в лесу. Куда спешить? И не пора ли перекусить? Первый — романтический — этап путешествия окончен…

— Почему — романтический? — спросила Лиза.

— Потому что до сих пор были ожидание, мечты, игра в слова, воскрешение прошлого, а теперь придется попотеть — путь хоть и не трудный, но все в гору. Это — будничный, трудовой этап.

— А третий?

— Элегический. Светлые и чуточку печальные воспоминания. Это, если хотите, как утро, день и вечер.

Оба не прочь были поболтать, однако, перекусив, сразу тронулись дальше. Лучше уж по-настоящему расслабиться наверху.

Не сказать, чтобы это ущелье было красивее какого-либо другого. У каждого из них своя прелесть. Но здесь тоже было хорошо.

Справа, за грядой утесов — пустынная и голая Караби с ее вольными лошадками. Мельком подумалось: жив ли старик испанец? Вряд ли… Слева — рассеченные долинами горы, и в каждой долине село, уходящее корнями в немыслимую древность. Какая-нибудь Алексеевка (в часе ходьбы, за горой) вдруг оказывается поселением Sancti Erigni, известным с четырнадцатого века, а существовавшим наверняка задолго до того. Но тут, в верховьях горной речушки, безлюдье и покой. Безлюдье и покой. Безлюдье и покой…

Дорога в гору отупляет. Даже если она не трудна. Сужается не только угол зрения, но и диапазон мыслей. Немудрено: путь в гору — та же работа. А работа не терпит отвлечений. Зато как легко становится, какая свобода и раскованность появляются, когда ты наверху и сброшен рюкзак!..

…Перевалом оказался покатый лужок, седловинка, зажатая обрывами и скалами. Действительно ли он  п р е к р а с н е й ш и й? Не было ли в этом преувеличения? Может, и было, но никого не хотелось в нем упрекать. Есть же  В е л и к и й  Устюг и Ростов  В е л и к и й, а что в них, нынешних заштатных городках, великого? Значит, было что-то. Да и сейчас есть: великая история. Так и здесь. Для тех, кто шел из степи и видел перевал издали, он, несомненно, казался прекраснейшим. Их можно понять. Тут все зависит от настроения и воображения.

Посреди лужка, как и четверть почти века назад, стояли копны сена — на этот раз их было две. А внизу, в прибрежной стороне, внимание привлекали холмы, которые волнистыми грядами отступали на восток. Солнце, еще высокое, но давно миновавшее зенит, подсвечивало ближние гряды в розовато-рыжие тона. Это и впрямь был цвет терракоты — «обожженной земли». Та восторженная женщина, которую цитировал (не соглашаясь с ней) Василий, была права. Но прав был, как ни удивительно, и Василий: рыжеватые тона холмов в отдалении, за второй-третьей грядой выцветали, выхолаживались, становились сиреневыми, лиловыми с прозеленью. Впрочем, ничего удивительного — закон природы.

— Библейские холмы, — сказала Лиза, и Пастухов, подумав, согласился с нею.

Начали устраивать бивак, и Пастухов поймал себя на том, что делает это тщательнее обычного, будто предстоит здесь задержаться, а не провести всего одну ночь. Готовил ночлег не столько для себя, сколько для Лизы — сам просто закутался бы в одеяло возле костра. Подумал, как лучше поставить палатку на случай дождя (погода в горах может сломаться в любое время), прикинул, откуда дует ветер, притащил несколько охапок сена. И все это с подчеркнутой деловитостью, которой старался прикрыть раздражавшее его самого смущение. Ничего необычного в этих заботах и хлопотах не было, но, занимаясь ими, невольно представлял себе ухмыляющуюся физиономию Олега: «Готовим гнездышко? Голубок и горлица…» Почему-то думалось именно о нем, Олеге.

Лиза собирала сушняк для костра, но, чтобы натянуть палатку, пришлось позвать ее на помощь. «Голубок и горлица…»

— Чему вы смеетесь? — спросила она.