Дракон должен умереть. Книга II (СИ)

Почему-то считается, что хорошие новости всегда приходят погожим днем, тогда как ненастье сулит огорчение. На самом деле это маловероятно — если только не списывать все на неизбежную смену настроения, вызванную погодой. Предположим, одно и тоже известие в солнце и в дождь может вызвать совершенно разные чувства, — но и само известие накладывает отпечаток на восприятие мира. Сообщение о смерти в ясный безоблачный день может показаться еще более зловещим, тогда как радостные вести способны озарить светом самое беспросветное ненастье. Так же случилось и с Генри. Когда в столицу пришли первые новости из-за Стета — многие из которых уже сильно запоздали, — погода за окном совершенно не соответствовала их содержанию.

Шел сто восьмой день заключения Генри. Он считал их уже по привычке — это тоже было одним из ритуалов, помогавшим разнообразить его пребывание здесь. Привычка считать и вести подробные и дотошные наблюдения появилась у него еще в период его заурского плена. Тогда он следил за уровнем воды в луже в дальнем конце подвала — и за погодой на улице, поскольку та неизменно влияла на состояние лужи. Находясь в риверейнском замке, Генри тоже изучил всю камеру самым детальным образом — с точностью и скрупулезностью, открывающими в нем неслабые способности к естествознанию.

Сто восьмой день обещал ничем не выделяться среди остальных ста семи — разве что погода в тот день была особенно мерзкой и безрадостной. С неба сыпалась крупа, иногда превращающаяся в дождь, да и само небо было настолько неопределенного цвета и консистенции, как будто оно было и не небом вовсе, а котлом с густой серой кашей. Это было исчерпывающим описанием погоды за окном — даже исследовательская дотошность Генри не могла ничего к этому прибавить. Он отошел от окна — а дверь его камеры внезапно отворилась.

Как и всякий заключенный, Генри с точностью мог предсказать, когда дверь отворится — кормили его строго по часам. Но время завтрака давно прошло, а время обеда было еще не скоро — впервые за много дней Генри испытал нечто, почти похожее на удивление. Когда же он увидел, кто к нему пришел, то удивился еще сильнее.

Уорсингтон хмуро глянул на Генри. Он, разумеется, не мог знать, что сейчас лицо его узника было самым живым за последние несколько недель — и разница между человеком, которого он заключал под стражу, и человеком, стоящим перед ним сейчас, вероятно, неприятно поразила регента. Некоторое время он как будто не знал, что сказать, а потом безо всяких слов передал в руки Генри сверток разных документов.

Генри слегка приподнял брови. Лицо неприятно дрогнуло — как будто за все это время оно уже успело прочно застыть в неподвижную маску. Генри взял документы, развернул их, пробежал глазами первый лист, остановился, вчитался внимательно, посмотрел на следующий за ним, и еще один, — и наконец очень медленно подошел к кровати и опустился на нее.

— Что это? — спросил он хрипло. Попытался прочистить горло — но что-то все равно мешалось. Генри впился в Уорсингтона взглядом.

— Ты сам видишь. Королева жива и здорова. Более чем жива, — добавил он мрачно, вспоминая содержание письма, описывающего события при Бронсдли.

Генри молчал. У него вдруг очень сильно закружилась голова.

— У меня больше нет причин держать тебя здесь, — добавил Уорсингтон сухо.

Генри слабо кивнул. Уорсингтон еще немного постоял, потом забрал бумаги из неподвижных рук Генри и вышел. Дверь никто не запирал.

Прошло очень много времени, прежде чем Генри смог заставить себя встать. Немного шатаясь — голова все еще кружилась, он подошел к двери и осторожно толкнул ее. Тяжелое полотно со скрипом распахнулось. В коридоре было пусто.

Генри шел по замку, не видя никого и ничего, с одной только целью — поскорее покинуть это место. Он с трудом вспомнил дорогу к одному из выходов, ведущему на узкую боковую улочку, прилепившуюся к замковой стене. Все еще сыпал снег — улочка была совершенно пустой.

Генри пошел вниз, в сторону площади. Вокруг не было ни души, и снег приглушал все звуки. Выйдя на площадь, Генри остановился и поднял лицо к небу. Ледяная крупа таяла на лбу и щеках, капли стекали вниз по шее. Он долго стоял, глубоко вдыхая влажный холодный воздух, и слушая тишину — бесконечную тишину снежного дня.

Снег перестал идти — резко, как это обычно бывает весной, и небо стремительно стало менять свой цвет. Генри медленно открыл глаза. Город уже ожил, кто-то что-то говорил, кто-то что-то кричал, хлопали двери и ставни на окнах. Он стоял, по-прежнему отрешенный от всего, со странной, как будто звенящей пустотой внутри, — когда знакомый голос окликнул его:

— Милорд!

Генри повернулся и увидел Ленни, бегущего к нему навстречу.

— Милорд, она жива! Королева жива!

Он остановился рядом с неподвижным Генри, тяжело дыша.

— Она под Бронсдли с армией, — немного сбиваясь, переводя дух выпалил Ленни, — и есть множество свидетелей, что это действительно королева Джоан, а значит, вас должны освободить...

Тут он внезапно запнулся.

— Вас уже освободили, — заметил Ленни очевидное. — Значит, вы уже знаете?