Дракон должен умереть. Книга II (СИ)

Генри лежал на кровати и смотрел в потолок. Этому занятию он предавался каждое утро — по правде сказать, не только утро, но и день, вечер и ночь. Потому что больше, по сути, делать было нечего. Он находился под стражей в самой роскошной камере Риверейна — мрачной комнате с низким сводчатым потолком и большим массивным каменным столбом по центру — и умирал от безделья.

Ленни разрешалось навещать своего господина каждую неделю. Через него Генри писал матери — скрывая от нее тот факт, что пишет ей из Риверейнской тюрьмы, — и через него же узнавал новости о внешнем мире. Они были неутешительными. И с каждым днем становились все хуже.

Почти весь юг, от границы с Лотарией до Стетхолльского тракта, находился теперь под властью Империи. В некоторых областях император уже ввел свои налоги и повинности, фактически аннексировав их, в других местные жители вели постоянную партизанскую войну, что приводило к кровавым карательным походам имперцев. Одни лендлорды переходили на сторону империи, другие бежали на север, бросая свои земли и крестьян. Сами крестьяне тоже за землю особо не держались, поэтому центральные области уже не справлялись с беженцами, из жалких оборванцев успевших превратиться в серьезную и совершенно бесконтрольную силу. Лагеря в Стетских лесах насчитывали уже десятки тысяч жителей — их население было сопоставимо с населением окрестных городов и деревень.

Пока все было спокойно. Но вспыхнуть могло в любой момент.

Король Джон умер в конце осени. По закону, при отсутствии прямых наследников, Совет Лордов три месяца спустя должен был выбрать нового короля из числа пэров. Однако для этого нужно было точное доказательство, что Джоан, сестра короля, мертва. А этого доказательства пока что не было.

Генри опасался, что Уорсингтон взял его под стражу именно для того, чтобы вытянуть из него признание в убийстве наследницы и тем самым ускорить процесс переизбрания монарха. Это было по многим причинам разумно. В стране царил хаос. Уорсингтон должен был прекрасно понимать, что для восстановления порядка срочно требовался король, причем король с железной рукой. Но Уорсингтон не пытался ничего вытянуть — по правде говоря, он как будто бы вообще забыл о существовании Генри, ни разу не появившись со дня заключения того под стражу.

За это время Генри успел настолько хорошо изучить потолок своей комнаты, что мог воспроизвести его рисунок по памяти в любое время дня и ночи. Кроме того, у него сформировалось некоторое количество странных ритуальных привычек, которые со стороны могли казаться поведением сумасшедшего, но для него самого имели глубокий смысл и составляли важную часть всего его нехитрого быта. Так, например, проснувшись, он первым делом отыскивал на потолке камень, чуть отличавшийся по цвету от всех остальных, и долго смотрел только на него. Сначала, когда Генри только попал сюда, этот камень неизбежно привлекал его внимание во время долгих и мрачных раздумий. Однако время раздумий уже довольно давно прошло. В отсутствие Ленни Генри снова погружался в апатию. Он пытался бороться с собой, хотя видел все меньше причин это делать, и камень на потолке был одним из способов каждое утро заставлять себя проживать еще один день. Он напоминал своим видом, что когда-то в жизни Генри были вещи, которые имели смысл. И хотя Генри давно уже старался не думать о них, напоминание о том, что такие вещи существовали на свете, помогало ему хотя бы отчасти оставаться собой.

Неизвестно, сколько еще Генри смог бы протянуть, если бы он и дальше остался предоставленным самому себе. Удивительным образом заключение в подвале Заура он переносил значительно лучше, чем заключение в роскошной камере Риверейнского замка. Тогда каждый день был маленькой войной, которою он мог выиграть или проиграть — и выигрывать которую, безусловно, имело смысл. Сейчас каждый день был бессмысленным и никому не нужным продлением его бессмысленной и никому не нужной жизни. Когда-то он слышал, что настоящий моряк предпочтет самую сильную бурю затянувшемуся штилю. Сейчас он начал понимать, почему.

***

Весна застала Генри точно все так же рассматривающим потолок и поедающим суп безо всякого аппетита, как и раньше. За окном стремительно теплело, и иногда пели птицы. Генри слушал их равнодушно, поднося ложку ко рту так же медленно и безрадостно. Он был уже за той невидимой чертой, когда ни солнце, ни пение птиц не приносят никакого облегчения.