Драконяша для отшельника

Он чуть встряхивает меня, пытаясь добиться осмысленности во взгляде, я честно пытаюсь что-то изобразить, более-менее удовлетворяющее его, и, похоже, удается, потому что Антон тянется ко мне, быстро и жарко целует и подталкивает к лестнице наверх.

И я поднимаюсь. В полном, полнейшем просто, шоке и раздрае от произошедшего.

Открываю дверь своей комнаты, где на меня тут же бросается с раздраженным ворчанием Жорик, ругаясь, что оставила его одного, заперла, лишив возможности защитить.

Я подхватываю псинку на руки, сажусь на кровать, мимолетно поморщившись от не особо приятных ощущений в промежности.

Смотрю на своего защитника и шепчу:

— Ты представляешь, Жорик, что случилось? Ох, лучше тебе этого не представлять… Я сама с трудом… представляю…

Глава 24

— Бля, Бу-у-ур… — тянет Иванцов растроенно, оглядывая поле боя и лежащих на нем в разных, не особо удобных позах, бойцов, — ты как всегда…

— Не стони, — я закидываю в рот сигарету, со вкусом затягиваюсь, пытаясь контролировать рожу, чтоб выглядела привычно злобной, а не непривычно масляной.

А то мужики точно не поймут.

— Че “не стони”? — ноет Иванцов, — вот че “не стони”? Какого хера всех пострелял? Не мог кого-то по-простому, лопатой в рыло? А мне теперь огнестрел оформляй… Такая жопа блядская в отдел… Накрылась моя премия…

Вот сколько помню его, всегда Иванцов по премии стонет… Время идет, власть меняется, кто-то умирает, кто-то увольняется… А Иванцову стабильно не додают премию. Как он выживает, интересно, с таким хроническим недопремированием?

— Товарищ капитан, — обращается к нему один из стажеров, молодых парней, с нескрываемым уважением пялящихся на меня в самом начале нашей теплой, практически профессиональной тусовки, — гляньте…

И протягивает документы того самого мажорика, которого я от души напинал по печени. И, кстати, нихера не проделал в нем дырку, так что брешет Иванцов про всех пострелянных.

Документы производят неизгладимое впечатление.

Иванцов сначала открывает рот, потом закрывает. Потом опять открывает. И опять закрывает.

Я, устав наблюдать рыбку гуппи, отворачиваюсь, выпускаю дым, щурюсь на закатывающееся солнце…

В целом, хороший день…

Надеюсь, и ночка не подкачает. По крайней мере, я все для этого сделаю.

— Рассохин Валентин Игоревич, — зачитывает вслух Иванцов имя мажорика, косится на него, уже вполне оклемавшегося и громко требующего себе адвоката, папу и президента, а потом разворачивается и злобно смотрит на меня.

Ну, тут ему нихера не светит, у меня шкура дубленая, так что сеанс бессловесного посыла нахуй впустую проходит.

— Бур, а Бур… Тебе жить надоело? — голос у него усталый-усталый делается, грустный даже. Как на похоронах. Только рано нас хоронить! У нас еще здесь дела…

— Ты, Иванцов, смотри на проблему шире, — философски пожимаю я плечами, — глядишь, и обломится тебе не только премия, но и звание…

— Это каким же образом заключение в кпз сына мебельного короля мне в этом поможет, а, Бурушка? — обманчиво ласково спрашивает Иванцов.

— Ну… У вас же там регулярно всякие месячники борьбы с коррупцией, взяточничеством и так далее… А тут такой повод… — я разжевываю ему, как ребенку, все выгоды, — смотри: нападение на частное лицо, на его, между прочим, территории. У меня есть все записи, периметр по кругу в камерах. На камерах слышно, что мне угрожают, а я предупреждаю, чтоб уходили… Понимаешь? Если подсуетиться, то завтра интернет запестрит заголовками: “Оборзевшие мажоры”, "Нападение на популярного писателя” и прочее… Крик поднимется на всю столицу. И как ты думаешь, кого сделают героем-защитником? Если, конечно, этот герой-защитник подсуетится…

Иванцов напряженно думает, так напряженно, что все мышцы лица собираются в один малоприятный комок.

Я наблюдаю за этим с исследовательским интересом натуралиста.

Тугодум он, все-таки. Потому до сих пор и сидит в капитанах.

— Правильно себя поведешь, Иванцов, может, и майора дадут… — сладко подливаю я кипятка в мыслительное бурление, и рожа Иванцова светлеет.

Вожделенная должность, как яркое солнце, встает на горизонте…

Он кивает, выпрашивает взглядом сигарету, прикуривает и с чрезвычайным энтузиазмом топает к мебельному принцу.

Я считаю свою миссию выполненной, разворачиваюсь и иду обратно к дому.

Меня там одна горячая девочка ждет.

Боюсь, остынет!

— Слышь, ты! — неожиданно орет мне вслед мажорик, отмахиваясь от наседающего на него Иванцова, — передай своей подстилке, чтоб стонала натуральней! А то чего-то фальшивила с тобой!

Я замираю, прикидывая, надо ли что-то с этим делать, и решаю, что надо.

Можно и не делать, Иванцов, в надежде на майора, теперь этого мальчика будет трамбовать с таким усердием, что можно только удачи пожелать и папаше, и адвокатам, и президенту.

Дураки в погоне за очередной и внеочередной премией, званием, либо должностью, или за всем вместе, крайне усердны, знаете ли.

Так что, по-хорошему, по-правильному, не стоит реагировать.

А вот по-мужски…