Драма на трех страницах

Перепалка заканчивается привычным «весь в отца пошел», и бабушка, пришаркивая, уходит из комнаты. Толик снова надевает наушники, но нормально поиграть у него так и не получается: минут через пятнадцать на экране телефона высвечивается «папа», и Толик спешно берет трубку.

— Алло?

— Ты как себя ведёшь?

Холодный, серьёзный тон застает Толика врасплох, и он начинает обороняться.

— Что она тебе наговорила, а? Всё я делаю! И мусор выношу, и учусь нормально. Ну, схлопотал тройку в прошлой четверти, так это русичка придирается!

Голос Толи срывается и начинает дрожать.

— Я так не могу больше, пап! Дед лежит, до туалета его отведи-приведи, бабушка орёт постоянно, что ни сделай, всего мало, то не так, это не так, а я…

— А я что сделаю?!

Вопрос вышибает из Толика дух, и он замолкает, растеряв весь свой запал.

— Алло? Меня слышно?

— Ты мог бы приехать. — Ответ звучит сдавленно и как-то фальшиво.

— Опять об этом? Ты уже взрослый парень и должен нести ответственность. Хватит бабушку доводить! Я не могу сорваться в любой момент по твоему капризу и…

— Да, я помню. Проехали.

— Что значит…

Толик завершает звонок и аккуратно кладет телефон на стол. Раньше гаджет полетел бы в стену, но сейчас срывать на нем злость не хочется. Да и нет никакой злости. Только странное спокойствие с каким-то неприятным душком.

«А я что сделаю?»

Толик пробует осмыслить фразу, и в груди неприятно давит, слова словно подпирают ребра изнутри. В этом таится какой-то смысл. Надо лишь суметь его образмерить, извлечь.

Снова шаркающий шаг.

— Мне твой отец звонил, сказал, ты ему нахамил и бросил трубку.

Молчание.

— Толь, ну сколько можно-то? Думаешь, мне легко? — Бабушка больше не ругается и выглядит изможденной. Когда она успела так состариться?

Толик медлит, но все-таки встает и приобнимает её за плечи.

— Извини, бабуль. Погорячился.

Бабушка растерянно приподнимает брови.

— Я пойду за продуктами схожу.

— Ладно, сейчас список дам… А ты чего это подорвался так?

— Проветриться надо. Ну и кто, кроме меня, сходит.

Бабушка ищет бумажку с перечнем продуктов, а Толик идёт в прихожую и натягивает потертую ветровку, проверяя карманы.

«Кто кроме меня? Никто».

Четыре.

На городском кладбище людей собралось много, половину Толя даже не знает. Он смотрит, как гроб медленно опускается в яму, убирает руку с бабушкиного плеча, подходит к могиле, зачерпывает горсть земли и кидает её на крышку.

— Спи спокойно, дедуль.

Отец купил билет на самолет, но рейс задержали, и он только-только, весь красный от спешки, приехал на похороны. Обнимает бабушку и Толю, говорит какие-то дежурные фразы, а потом, уже в кафе, даже произносит долгую, красивую поминальную речь. Дома они с бабушкой снова спорят, в этот раз, кажется, насчет переезда и «не в моем возрасте».

Всё это будто проходит сквозь Толю, не откладываясь в голове, не отзываясь в сердце.

Через неделю отец улетает. В этот раз никаких прогулок, общение с ним тоже не клеится. Толя решает лишний раз ему не звонить. Если тот захочет, свяжется сам, в конце концов.

Но отец не хочет, делая исключение разве что по праздникам.

Толя перебирает дедушкины вещи. Особенно тщательно он исследует большой книжный шкаф: там находятся не только редкие издания, но и письма, черно-белые фотокарточки, коллекция марок и даже старенький проектор для слайдов.

На верхней полке Толя находит коробку, открывает крышку. Внутри пара фотографий, на этот раз цветных.

Толя берет одну в руки и резко хватается за полку, чтобы не упасть.

Судя по дате, снимку три года. На нем улыбающийся отец, какая-то женщина и две девочки-близняшки детсадовского возраста, сидящие у них на руках. Толя переворачивает фотографию и читает надпись: «Ваши внучки, Катя и Вера».

Голова кружится, лицу становится щекотно, и крупная капля солёной воды падает прямо на глянцевую бумагу. Толя быстро смахивает её и вытягивает руку перед собой, чтобы фотография не намокла.

— Толенька, ты долго ещё?

В комнате появляется бабушка. На осознание уходит лишь пара мгновений, после чего она неожиданно быстро семенит к внуку и прижимает его к себе.

— Толька… Ох, Толенька… — повторяет она снова и снова, пока он рыдает, вжавшись в ее плечо.

Пять.

Толя идет по улице с особым чувством свободы. Ему восемнадцать. У него в кармане трудовая книжка, завтра на карточку капнет подрасчёт за работу в кол-центре.

Дома Толю ждет серьезный разговор.

— Тош… Папа возвращается.

— Ммм… — мычит Толя в ответ, жадно закусывая ложку супа черным хлебом. — Надолго?

— Надолго, Тош. Бизнес, говорит, прогорел из-за пандемии. Жена ушла. Вот он и…

Толя долго смотрит на бабушку, переваривая не только суп, но и новость.

— Так он типа… Навсегда, что ли?

Бабушка мнётся прежде чем ответить.

— Похоже, что так.

— И когда?

— Через три недели. Я тебе хотела раньше сказать, но не знала, как ты отнесешься. Я понимаю, ты на него обижаешься, но он же твой отец. Помиритесь…

Толя расплывается в улыбке.

— Я так рад, бабуль.

— Правда?

— Да, очень. И я тоже хотел с тобой серьезно поговорить.

Вокзал. В груди щемит, но Толя отмахивается от этого чувства. Теперь всё совсем, совсем по-другому.