Драма в кукольном доме

В присутствии холеного темноволосого бородача Метелицына, по жилету которого вилась толстая золотая цепь часов, и старомодного, но также с иголочки одетого князя Иван Николаевич смотрелся особенно жалко. Дело было даже не в обтрепанных рукавах и не в чернильном пятнышке на одном из карманов – чувствовалось, что перед вами человек не просто бедный, а неухоженный, заброшенный и махнувший на себя рукой. Он настолько резко контрастировал с окружающей уютной обстановкой, что Амалия почти не сомневалась в том, что Наталья Дмитриевна постарается под каким-нибудь предлогом от него избавиться. Однако хозяйка, к ее чести, решила иначе и объявила, что Иван Николаевич должен непременно остаться на обед.

– Кстати, – добавила она, приятно улыбаясь, – вы ведь видели Сергея Георгиевича? Он вернул вам долг?

– Долг? – переспросил Митрохин.

– Тот рубль, который он у вас занял.

– А! Нет, не вернул. Только сказал мне о том, что Петр Александрович вернулся из-за границы… Да я и не считаю этот рубль долгом, сударыня. Я только рад был выручить Сергея Георгиевича…

– Милостивый государь, – проговорил Степан Тимофеевич серьезно, хотя его глаза смеялись, – с такими взглядами на жизнь вы никогда не разбогатеете.

Но тут учитель сумел дать купцу достойный ответ.

– Боюсь, что ни взгляды, ни их отсутствие не помогут мне нажить капитал, – усмехнулся он. – Не под той звездой родился!

И что-то было в его тоне такое, что купец смутился и не стал далее развивать эту тему.

За столом оказалось восемь человек: хозяева, их сыновья, баронесса Корф, князь Барятинский, Степан Тимофеевич и учитель. Почти сразу же разговор распался на две части. В одной Метелицын хвалил здешние окрестности, Наталья Дмитриевна жаловалась, как сложно вести хозяйство, Владимир рассказывал об университетских товарищах, а в другой Иван Николаевич атаковал князя расспросами о Пушкине, и чем больше учитель говорил, тем сдержаннее становился его собеседник. Георгий Алексеевич ел за двоих и время от времени вставлял короткие реплики, а Амалия и младший сын Киреевых по большей части слушали, не принимая в разговоре участия.

– У меня нет писем, о которых вы хлопочете, – произнес наконец князь, видимо утомленный настойчивостью собеседника.

– Вы их уничтожили?

– Нет, конечно же.

– Вы намерены опубликовать их сами?

– Я не публикую личную переписку, Иван Николаевич, – довольно сухо промолвил старик. – Что, собственно, вы хотите знать? Каким был Александр? Что я о нем думал? К чему все это? От него осталось лучшее – его стихи. Достаточно перечитать их и понять все о нем и его характере.

– Скажите, Петр Александрович, вы ведь наверняка думали о его судьбе… Что, по-вашему, его погубило? Я не о дуэли, а… вы, надеюсь, понимаете…

Князь вздохнул.

– Горе талантам, которые рождаются в бездарное время, – веско уронил он. – Можете даже сослаться на меня, но я сильно сомневаюсь, что ваш редактор позволит это опубликовать.

Но для учителя, судя по всему, слов князя оказалось недостаточно, потому что он снова стал упрашивать Петра Александровича показать пушкинские письма, добавляя, что напечатает только то, что ему разрешит князь.

– Узнаю матушку-Россию, – пробормотал Петр Александрович себе под нос, насупившись. – Ничего не берет насильно, а все только добровольно, наступив на горло.

Тут Амалия не выдержала и рассмеялась.

– Князь, – объявила она, – вы просто очаровательны!

– О боже мой! – вздохнул Петр Александрович, послав баронессе благодарный взгляд. – Однако давно мне не говорили таких комплиментов…

Тут Наталья Дмитриевна весьма ловко вовлекла Степана Тимофеевича в разговор о будущности здешних дач; она забрасывала его словами, время от времени апеллируя к присутствующим, так что все остальные темы сами собой сошли на нет.

– Ну допустим, как вы говорите, строительство дач является весьма выгодным вложением капитала, – заметил Георгий Алексеевич. – Но объясните мне, Степан Тимофеевич: с какой стати я должен уступать вам этот кусок, когда я сам могу, между прочим, построить дачи и сдавать их внаем…

– Вот-вот! – воскликнул Владимир. – Именно об этом я и подумал!

Купец вяло улыбнулся – как, впрочем, улыбается всякий капиталист, почувствовав покушение на свою выгоду, пусть и в данный момент еще не существующую.

– Вы, Георгий Алексеевич, не деловой человек, – объявил он важно. – В этом деле столько тонкостей…

– Не в обиду вам будь сказано, милостивый государь, – продолжал Киреев, который, судя по всему, ощущал себя в ударе, – но я знал немало дельцов, которые нажили приличные капиталы и при том, однако же, оставались редкостными болванами. Каюсь, мне не раз приходило в голову: уж если они смогли чего-то добиться, почему бы и мне не попробовать?

– Потому что вы считаете себя умнее их? – с любопытством осведомился Метелицын, сам не заметив двойственности своей фразы.

– О-о, Степан Тимофеевич, да ведь ум – понятие широкое! Я готов согласиться, что для того, чтобы уметь обтяпывать свои дела, нужен особый талант… Но я вовсе не уверен, что он связан с умом или как-то зависит от него!