Драма в кукольном доме

За дверью послышались шаги, и через мгновение на пороге возник недовольный Владимир. В одной руке он нес ружье, в другой – мертвую птицу, которая показалась Амалии похожей на сокола.

– Стрелял по воронам, а подстрелил только сарыча, – объяснил вошедший следом за братом Алексей, улыбаясь до ушей.

– Не только, я и несколько ворон уложил, – обиженно ответил Владимир. – Но нашел только этого дурака.

Он с размаху швырнул окровавленную птицу на стол. Амалию передернуло, она отступила на шаг назад.

– Не умеете стрелять, так не беритесь, – не удержавшись, сердито бросила она студенту.

Владимир посмотрел на нее с удивлением:

– Сударыня, это всего лишь сарыч…

«И он мог бы жить, если бы не вы и ваше дурацкое ружье», – в раздражении подумала Амалия. Глаз мертвой птицы, казалось, смотрел на нее, перья на груди были испачканы кровью, крылья бессильно повисли.

Вошедшая Наталья Дмитриевна увидела сарыча сразу же.

– Что это? – чужим, напряженно звенящим голосом спросила она.

Конфузясь, Владимир повторил историю о том, как он подстрелил несколько ворон, но на земле нашел только убитого сарыча.

– Госпожа баронесса меня отчитала, – добавил он с легкой иронией, поклонившись Амалии.

– Я уезжаю, Наталья Дмитриевна, – вмешалась молодая женщина. – Прикажите заложить коляску.

– Как уезжаете, Амалия Константиновна? Но я думала…

Владимир всмотрелся в лицо матери, обратил внимание на то, что глаза у нее заплаканы, и нахмурился. Алексей же как будто не заметил ничего. Он посмотрел на Амалию, решил, что все женщины смешные, раз переживают из-за мертвой птицы, и перевел взгляд на князя, который, опираясь на трость, задремал в кресле. «Однажды он так заснет и не проснется», – мелькнуло в голове у гимназиста. О себе он ничуть не беспокоился: впереди у него была целая жизнь, а это значило, что он практически бессмертен.

– Я вспомнила, что у меня в Петербурге дела, – загадочно промолвила Амалия, отвечая на слова хозяйки.

Неожиданно дремавший князь открыл глаза и посмотрел на нее таким пронизывающим взором, что молодой женщине сделалось не по себе. «Он о чем-то догадывается… Вздор. Какое ему, в сущности, дело до меня?»

– Ивану Николаевичу тоже надо вернуться в Петербург, – сказала Амалия вслух. – Думаю, будет лучше, если мы поедем на станцию вместе.

Повернув голову, она увидела Георгия Алексеевича, стоявшего в дверях. Хозяин дома был мрачен, но, услышав, что баронесса Корф покидает их, все же нашел в себе силы сказать несколько любезных слов:

– Я надеюсь, госпожа баронесса, вы еще вернетесь… Мы так и не успели показать вам окрестности!

– Ничего, – ответила Амалия с улыбкой, – обещаю вам, я непременно вернусь, и мы все наверстаем.

«После дождичка в четверг», – добавила она про себя, потому что была совершенно уверена, что ни за что на свете больше не появится в окрестностях станции Сиверской.

…Когда Амалия и Иван Николаевич уже сидели в коляске, она увидела князя, который с непокрытой головой вышел из дома и, тяжело опираясь на трость, подошел к ним.

– Подождите, – сказала Амалия кучеру. – Петр Александрович! Здесь ветрено, я боюсь, вы простудитесь…

– Прощайте, баронесса, – ответил князь, даже не сделав попытки запахнуть свое пальто.

– До свидания, князь, – отозвалась Амалия, напирая на первую часть фразы.

– Нет, прощайте. Не знаю, что вас гонит отсюда, но вы ведь уже не вернетесь, не так ли?

– Я не могу ничего обещать, – промолвила молодая женщина, сделав над собой усилие. – Берегите себя, князь.

Может быть, Иван Николаевич не слишком хорошо разбирался в жизни, но в тот момент у него мелькнула мысль, что он только что присутствовал при самом странном объяснении в любви, какое только можно себе вообразить.

– Трогай!

Кукольный дом качнулся и стал уплывать. Коляска выехала со двора. Дорогой, чтобы убить время, Амалия стала расспрашивать своего спутника, доволен ли он рассказами князя о Пушкине.

– О да, конечно! Теперь осталось только написать хорошую статью…

– И сколько времени у вас на нее уйдет?

– Неделя. – Митрохин вздохнул и решил внести уточнение: – Если повезет. К сожалению, я не могу полностью посвятить себя литературным занятиям, мне приходится, так сказать, совмещать…

– Скажите, Иван Николаевич, вы даете уроки частным образом?

– Н-нет, – ответил учитель с запинкой.

– Жаль, потому что, если бы вы их давали, я бы могла порекомендовать вас кому-нибудь.

Митрохин нахмурился:

– Почему вы хотите мне благодетельствовать, сударыня? Я ни о чем таком вас не просил…

– Простите, это все оттого, что я злая и бессердечная, – безмятежно отозвалась Амалия.

Иван Николаевич растерялся:

– У меня и в мыслях не было… Я глубоко сожалею, если мои слова… если я…

– Вы не умеете извиняться, – подытожила Амалия, скользнув взглядом по его сконфуженному лицу. – И не умеете просить. Скажите, о чем вы мечтаете?

– Я?

– Ну да. Вы же мечтаете о чем-нибудь?

– Ну уж точно не об участи господина Метелицына, – хмыкнул Митрохин, исподлобья косясь на Амалию.

– А какая участь кажется вам завидной?

– Вам-то что до того, госпожа баронесса?