Драма жизни Макса Вебера

Эта поразительная легкость, которую Мина принесла в жизнь Вебера, бесконечно контрастировала с тем, чего ждал от жизни сам Вебер, что он внушал невесте Марианне и во что превратил впоследствии ее и свою жизнь. Напомню строки письма, в котором он предлагает Марианне выйти за него замуж: «Пойдем со мной, мой великодушный товарищ, выйдем из тихой гавани резиньяции в открытое море, где в борьбе душ вырастают люди и преходящее спадает с них. Но помни: голова и сердце моряка должны быть ясны, когда под ним бушуют волны. Нам нельзя допускать какую-либо фантастическую отдачу неясным и мистическим настроениям души. Ибо если чувство захлестывает тебя, ты должна обуздать его, чтобы трезво управлять собой…» (с. 26). И Марианна с тем же воодушевлением клянется следовать этому завету. А эпизод с Эмми Баумгартен, когда двое любящих друг друга молодых людей, ослушавшись родителей, уединяются в отдаленной сельской местности и «переживают там, в поэзии весны несколько дней чудесной близости. Оба они чувствуют взаимность любви, но об этом не сказано ни слова; ни один жест не нарушает целомудренную дистанцию, только при прощании на глаза молодого человека набегает слеза» (с. 24). Этот молодой человек и есть юный Макс Вебер. Следует ли удивляться, что через некоторое время Эмми заболевает, ее преследует меланхолия и физическое изнеможение? Религиозная мораль и жесткая этика, которую с молоком матери впитывала Эмми в доме Баумгартенов, а Макс Вебер в собственном доме и которая была усвоена Марианной, стали «стальным панцирем» (слова самого Вебера), из под которого не могла выбраться собственная трепетная душа каждого из них. Мина принадлежала к другому поколению и к другому кругу морали. Она не клялась обуздывать свои чувства и считала «лучшей частью» лежать с Вебером на диване, а не представительствовать на мероприятии. Для того чтобы стать неуязвимыми для веберовского морального льда, прежним девушкам не хватало доли здорового цинизма, имевшейся у Мины, которая не выходила замуж, потому что обходилась мужьями других женщин. «Мы брать преград не обещали, мы будем гибнуть откровенно» – это девиз другой морали, другой психологии, другого поколения.

В то же время легкость и мягкость Мины Тоблер все чаще оказывались мягкостью в том смысле, в каком ныне говорят о мягкой силе. Это женская мягкая сила. Марианна неоднократно замечает в дневнике и в письмах, что Макс работает в этот период необычайно много, отодвигая от себя все прочие заботы, отказываясь от встреч и т. п., и только Мина получает то, что ей причитается (музыкальные субботы), причем не стесняется на этом настаивать. Похоже, она видит в этом свою миссию, причем естественную, природную миссию. Мужчине Максу Веберу нужна любовь, и она дает ему эту любовь. Марианна в ее глазах – синий чулок, и дать ему это не может. Имеется в виду не метафизическая и даже не романтическая, а нормальная половая любовь. В этом, наверное, и состоит, на взгляд Мины, женское призвание. «У меня опять все получилось», – цитирует Радкау ее письмо (подчеркнуто здесь самой Миной. – Л.И.). Иногда у Макса «ничего не получается, но зато потом он держится все дольше – так долго, как можно только мечтать! От недели к неделе он все лучше чувствует себя в этом новом и для него нехоженом мире, и захватывающе красиво видеть, как он овладевает им со всей силой и глубиной своего существа» (R, 568–569). Такое эстетически виртуозно исполненное описание впечатления женщины от полового соединения, которое выглядело бы бесстыдным и пошлым, будь оно сформулировано в более обыденных, что ли, выражениях! И это в обычном частном эстетически не обязывающем письме! Возникает впечатление, что Мина Тоблер представляла собой нечто большее, чем просто промежуточный эротический эпизод в жизни Вебера, эрзац, заменитель отсутствующей Эльзы. В ней была глубина и одаренность, причем не только музыкальная, о чем много писали, но и эстетическая в самом широком смысле и, главное – необычайная душевная одаренность.