Драматургия ГДР

Квартира Штибера в Лондоне. Нечто среднее между чиновничьим кабинетом и гостиной с претензией на дешевую элегантность. А г е н т ы. Г о л ь д х е й м  сидит за столиком, читает и пишет.

Ш т и б е р (ест). И какой только жратвы нет на свете! Спагетти, кнедлики, квас, гуляш, бифштекс.

Грейф завершил рассказ об изгнании с выставки.

Они все еще следят за нами?

Грейф молча начинает чистить куртку и шляпу.

(Ест.) Живем здесь как на острове. Как прокаженные. Что слышно о наследном принце?

Грейф отрицательно качает головой. Один из присутствующих наливает пиво, Штибер пробует и морщится.

Этим людям нечего делать в Европе.

Входит  Г и р ш.

Г и р ш. Хэлло, господин Шмидт!

Ш т и б е р. Чертовски поздно, Гирш!

Г и р ш. Работа на вас меня гробит. Посмотрите на меня! Круги под глазами, руки дрожат, бессонница. (Демонстрирует содержание карманов — блокноты, записки, книги и тому подобное.) И всего за неделю занятий в учебной группе у Маркса. Да еще в перспективе экзамены у Либкнехта или у Вольфа, у кого найдется время. Есть кое-что и для вас! «Радикалист»! Красный катехизис. (Передает Штиберу брошюру в красном переплете.)

Ш т и б е р (продолжая есть). Жратва от этого лучше не станет.

Г и р ш. Англия. Двести сект и лишь один соус.

Ш т и б е р (показывая на брошюру). Маркса?

Г и р ш. Анонимная. Поговаривают, что Гесса.

Ш т и б е р. Идеи Маркса?

Г и р ш. Отчасти. Маркс его однажды назвал ослом.

Ш т и б е р. Выражение, достойное Шекспира.

Г и р ш. Если вам это пригодится, могу сообщить, что Европейский революционный комитет он назвал целой кликой социальных ослов, горлопанов, болтунов, писак, клоповником в обезъяннике, известного философа Руге обзывает клоуном, циркачом и беспринципным обывателем от литературы.

Входит  Ф л е р и.

Ф л е р и. Хэлло! (Передает Штиберу письма.)

Ш т и б е р. Когда же я наконец получу подлинное письмо Маркса?

Ф л е р и. Господин советник! Диц архивариус в группе Шаппера — Виллиха. Маркс сейчас в ссоре с этой группой, так что от него писем ждать не приходится.

Г и р ш. Маркс обозвал Дица тараканом и ловкачом, отиравшимся возле трех революций.

Ш т и б е р. Чем же Маркс, собственно, занимается в свободное от ссор время?

Ф л е р и. Читает.

Г и р ш (показывает). Его библиотечный абонемент.

Ш т и б е р. А когда не читает?

Г и р ш. Пишет.

Ш т и б е р. Если он читает и пишет книги, то когда же он собирается устраивать революцию?

Г и р ш. Что касается революции, то здесь существует дилемма. Маркс знает, как делают революцию, но говорит, что сейчас для революции время еще не пришло. Шаппер и Виллих твердят, что революция ждет у дверей, но не знают, как впустить ее в дом. Сразу и не разберешься, кто прав.

Штибер читает письма.

Я понимаю ваше глубокое разочарование в лондонской партии переворота. Но почему это так, господин Шмидт? Возьмем двух прусских бунтарей. Один едет в Париж, другой — в Лондон. В Париже, господин Шмидт, жизнь кипит. Елисейские поля, Монмартр, дешевые устрицы, социализм, политика и француженки. В этом все дело! Парижанки любят, чтобы мужчины их завоевывали. А где мужчина выглядит наиболее эффектно, как не на баррикадах, в пороховом дыму, перед лицом опасности? Это возбуждает, господин Шмидт, награда сладка, плоть слаба. Любовь и бунт — не зря Францию рисуют в виде женщины с обнаженной грудью среди сражающихся на баррикаде. Allons enfants! Вперед, детки!

Ш т и б е р. Потише, потише. (Передает письма Гольдхейму, тот внимательно их читает).

Г и р ш. А теперь обратимся к бунтарю, подавшемуся в Лондон. Здесь, господин Шмидт, здесь нравственность, до венца — ничего, кроме поцелуев. И наш молодой, холостой, но вполне здоровый бунтарь женится. И пошло. Когда же тут ходить по два раза в неделю в клуб, учиться революции? Милый, kiss me to night, а потом oh see, the little children![12] Приходится зарабатывать деньги, а с деньгами в дом приходит собственность. Собственность — тормоз революции. Чему примером — домовладельцы, которых не очень-то раскачаешь на революцию.

Ш т и б е р. Господин Гирш, когда Маркс приехал сюда, он был женат и имел долги. Для него революция была бы даром божьим. У него же появляется ребенок за ребенком, а он читает и пишет. Вот вам!

Г и р ш. Тут дело в немецкой философии. Забавная игра в антитезисы задевает человека за живое. По себе замечаю. На что уж я был отчаянный, а с тех пор, как начал изучать Гегеля, меня словно подменили.