Древнерусское предхристианство

Парность и двойничество некоторых обрядовых образов подчёркивало мысль о вечном возвращении жизни, о неразрывности потока бытия. Вместо смертоносной Мары, «умерщвляемой» в ходе обряда Мар-гостье (искажённое «Мара-гостья») воскресала олицетворяющая силу и плодородие Марена. Её имя перекликалось с праславянским *Парена и древнеиндийским marya «юный». В этот день неподалёку от костра наряжали берёзовое деревце или свитое из веток и травы изображение Мармарены (Мурмурены) с раздвоенным стволом или туловищем.[390] Своим видом Мармарена соответствовала индоевропейскому мифу о сросшейся паре прародителей человечества. У древних иранцев они носили имена Машйа (Матра) и Машйа́на (Матраина), восходящие к индоевропейской основе *mat- «мать». Почитание Мармарены сближалось по смыслу с таинствами Купалы. Суть обряда заключалась в религиозном преодолении смерти. Утопляемая в реке Марена принимала облик «уморенной», «умершей» Мары, а через год возвращалась на землю воскресшей в виде цветущего дерева жизни.[391] Череда кресильных празднеств начиналась на Радоницу, вбирала в себя Семик, достигала вершины в дни Купалы и солнечного креса и завершалась Русальницей. Это время года, начинавшее и завершавшее земледельческую страду, некогда называли «красная (кресная) пора», оно воспринималось, как непрерывный праздник жизни, длившийся семь девятин. Выражение кра́сная земли́ значило «рождённое землёй», «земные плоды».

Кресная вера прарусов вобрала в себя древнейшие представления о зачатии-кресении новой жизни вместо старой плоти, обречённой на умирание. Кресом называли переселение душ умерших в тела только что родившихся. На Масленицу начиналась годовая пора родин, и в древней общине появлялась новая череда младенцев. Как полагали, при рождении они обретали лишь плоть и дыхание (животную душу), а присущий человеку дух получали на Радоницу от спустившихся из ирия предков. Первобытное «бессмертие крови» в эпоху патриархата сменила вера в «бессмертие духа», умершие возрождались в новорожденных, передавая им свою наследственность: облик, склонности и дарования. Жизнь и смерть чередовались в родовом сознании, словно явь и сон. Понятия о личном бессмертии не существовало. Все члены общины были неразрывно связаны при жизни телом и кровью, а после кончины единородственными душами. Из памяти и жизни рода исчезали только изгои. Их недобрые души не окликали перед Радоницей, не кресили всеобщими молитвами с тем, чтобы они вернулись к жизни в облике потомков.

Можно предположить, что словами крес, крёс, крас, кресе́ние именовалось и главное таинство года, совершавшееся в дни летнего солнцеворота. Однокоренные названия kres, kris, krijes для «Иванова дня» сохранились у балканских славян.[392] Древнерусские крѣсъ, крѣсины «солнцеворот, солнцестояние», от которых произошли слова кресение, воскресение, восходят к праславянскому *krĕsъ. По мнению языковедов, оно означало «прежде всего, возрождение и лишь побочно – связанный с ним купальский огонь»,[393] впоследствии это слово стало означать «поворот», «солнцеворот».[394] Наступавший после Радоницы сорокадневный месяц в древнерусском календаре (наряду с простонародным изок – «кузнечик») именовали кре́сень, кре́сник, а чуть западнее – красавiк. В течение всего кресеня длились обряды пробуждения земли, благословения посевов и их оберегов.

Впоследствии прилагательное крѣсный относилось к «повороту в болезни, к выздоровлению»,[395] родство с праславянским *kresiti сохранило словенское krĕsьнъ(jъ) «бодрый, резвый, сильный, крепкий».[396] Глагол кресáть, кресúть значил не только «высекать огонь» (откуда кресало, крéсиво и, на следующей ступени, креснúца «светляк»), но и «оживлять, возрождать», «давать новую жизнь».