Древняя Русь и Скандинавия: Избранные труды

В древнерусских источниках, «Повести временных лет» (далее – ПВЛ) и Новгородской первой летописи (далее – НПЛ), эпоха Ярослава предстает как своего рода всплеск деятельности варягов – в качестве наемников – на Руси. В эпоху Владимира варяги действуют последний раз в рассказе о взятии Владимиром Киева, датированном в ПВЛ 980 г. (в действительности в 978 г.). Больше упоминаний о варягах – на протяжении примерно 35 лет – нет. Исчезают варяги со страниц ПВЛ и после правления Ярослава. Сам же Ярослав, по сообщениям летописей, приглашал отряды варягов из-за моря между 1015 и 1043 гг. по меньшей мере 6 раз[1022] и широко использовал скандинавских наемников как во внутриполитической борьбе, так и при походах на соседние земли и страны.

Одна из причин частоты упоминаний варягов в летописях именно в эпоху Ярослава может корениться в условиях возникновения русского летописания. Реконструируемый А. А. Шахматовым Древнейший летописный свод датируется им 1030-ми гг.[1023], т. е. как раз временем Ярослава. Именно поэтому, возможно, события его правления, в том числе и приглашение им скандинавских наемников, и в древнейшем, и в последующих сводах, Начальном (1090-е гг.) и ПВЛ (второе десятилетие XII в.), отражены несравненно более подробно, нежели предшествующие десятилетия. Впрочем, это не объясняет почти полного молчания о 35 годах между 980 и 1015 гг., достаточно близких ко времени возникновения Древнейшего свода, равно как и отсутствие информации о варягах после смерти Ярослава. Предполагалось, что ПВЛ отразила реальное резкое сокращение, если не прекращение притока скандинавов на Русь, однако как древнерусские, так и древнескандинавские эпиграфические данные свидетельствуют, что приток скандинавов на Русь, и через нее в Византию, во второй половине XI в., хотя и стал меньше, но не прекратился полностью[1024]. Таким образом, убедительного объяснения того, почему именно в сообщениях о времени Ярослава Мудрого концентрируются упоминания о варягах, нет.

Остается открытым также вопрос, почему именно Ярослав Мудрый, единственный из древнерусских правителей, оказался излюбленным скандинавской литературной традицией русским князем. Сохранившиеся саги были созданы не ранее конца XII – начала XIII в., и временная дистанция между эпохами, скажем, Владимира и Ярослава в этой перспективе была настолько невелика, что не могла иметь принципиального значения. Много ближе к моменту записи королевских саг были правления таких выдающихся древнерусских князей, как Владимир Всеволодович Мономах и его сын Мстислав Владимирович, имевших тесные родственные связи со Скандинавскими странами, причем Мстислав – под именем «Харальд» – был известен древнескандинавским источникам[1025]. Однако ни Владимир, ни Мстислав не стали ведущими фигурами повествований о русско-скандинавских отношениях в древнескандинавской литературе. Устная традиция о связях с Русью формировалась не в XII, а в X–XI вв. и развивалась на протяжении примерно двух столетий до ее использования в сагах. Она восходила к реальным событиям (в том числе, к пребыванию

Олава Трюггвасона при дворе Владимира, браку Ярослава и Ингигерд, бегству Олава Харальдссона на Русь, пребыванию Харальда Сурового Правителя на Руси и в Византии и др.), но обрастала множеством дополнительных мотивов и отливалась в не слишком многочисленных, но устойчивых сюжетах с ограниченным количеством персонажей и событий. Центральное положение Ярослава в этой традиции, бесспорно, отражает большую информированность о нем, нежели о других русских князьях, в Скандинавских странах, но далеко не только это. Очевидно, что в скандинавской литературной традиции, а следовательно, и в сознании средневековых скандинавов Ярославу придавалось особое значение, он являлся знаковой фигурой, как бы персонифицировавшей связи с Восточной Европой.

Естественен поэтому вопрос: что могло послужить причиной выделения эпохи Ярослава как особого периода в русско-скандинавских отношениях, как на Руси, так и на Севере.

* * *