Древняя Русь и Скандинавия: Избранные труды

«Неисторичность» Рюрика, или по меньшей мере локальность преданий о нем, по мнению ряда историков, подтверждается неупотребительностью имени Рюрикъ в княжеском именослове XI в., а также отсутствием упоминаний о нем в сохранившихся памятниках середины – второй половины XI в.: в «Слове о законе и благодати» митрополита (1051–1054/55) Илариона и в «Памяти и похвале князю Владимиру» Иакова Мниха (вторая половина XI в.). Оба писателя начинают род Владимира не от Рюрика, что казалось бы естественным, а от Игоря, сына Рюрика: «Похвалимъ же и мы, по сштѣ нашей… великааго кагана нашеа земли, Володимера, вънжка старааго Игорл, сына же славнааго Свѧтослава…»[641]. Сходно пишет об этом и Иаков: «Просвети благодать Божиа сердце князю Рускому Володимеру, сыну Святославлю внуку Игореву»[642]. Иларион, «называя предков Владимира, не мог не упомянуть первого из них в Русской земле, если бы знал о нем», – писал X. Ловмяньский[643]. Однако аргумент этот недостаточно убедителен уже потому, что является аргументом ex silentio. Более того, согласно древнерусскому литературному этикету, в характеристике прославляемого (или упоминаемого) лица, как правило, указывались его отец и дед, а не более дальние предки. Так, внуки Владимира Мономаха определены как «Володимерово племя»[644]; часты выражения «единого деда внуки»[645], «внуки Ярославли», «внуки Всеславли»; в характеристике, например, рязанских князей отмечается их происхождение от Владимира Святого, но называется именно их дед как непосредственный прародитель: «Сии бо государи рода Владимира Святославича – сродники Борису и Глебу, внучата великого князя Святослава Ольговича Черниговского»[646]. Тем самым отсутствие ссылки на Рюрика как прародителя русских великих князей у Илариона и Иакова Мниха находит как будто бы рациональное объяснение.

Труднее объяснить, почему князья второй половины X – первой половины XI в. не использовали имя Рюрикъ. Ссылка на малочисленность известных княжеских имен для этого времени неоправданна, поскольку летописи называют имена всех сыновей Владимира Святославича и Ярослава Владимировича, т. е. нам известны имена практически всех представителей трех поколений великокняжеской семьи, и среди них нет ни одного Рюрика[647]. Вряд ли можно это обстоятельство приписать случайности. Представляется, что скорее оно служит важным показателем развития представлений о Рюрике в древнерусском обществе до времени письменной фиксации Сказания (к этому вопросу вернусь ниже).

Тем не менее в современной историографии более распространено мнение о том, что дошедший до нас текст Сказания является кратким пересказом пространного предания о Рюрике и заключенном им с местными правителями ряде, историческое ядро и древнейшая форма которого восходят к IX в. Это предание существовало в устной передаче в дружинной среде вплоть до последней четверти XI в., когда оно – в существенно переработанном виде – было включено в летопись[648]. При этом Рюрик рассматривается как реальное историческое лицо[649].

Не вызывает также сомнения «варяжское», т. е. скандинавское[650] происхождение Рюрика. О его этнической принадлежности прямо не говорится ни в одном из вариантов Сказания: сам он варягом нигде не называется, как не называется варягом ни один из первых русских князей (Олег, Игорь)[651]. Однако упоминание того, что Рюрик приходит по приглашению послов, отправившихся «за море к варягам», достаточно убедительно свидетельствует об этом. На то же указывает и этимология самого имени Рюрикъ (< Hroerekr)[652]. Поставить под сомнение скандинавское происхождение Рюрика возможно лишь путем определения этноса варягов как прибалтийских славян (С. А. Гедеонов и др.) или кельтов (А. Г. Кузьмин)[653], но эти этимологии лингвистически несостоятельны и потому не нашли поддержки у серьезных исследователей.

В то же время летописные тексты не дают никаких оснований для определения места (региона), из которого Рюрик пришел в Приильменье. Не может быть твердой уверенности даже в том, что он был выходцем непосредственно из одной из Скандинавских стран, а не потомком скандинавов, переселившихся некогда, например, в Восточную Прибалтику или Юго-Западную Финляндию. Обычная ссылка на выражение «из-за моря» как на свидетельство того, что он был шведом (или норвежцем, или датчанином), вряд ли справедлива. Выражение «варяги из-за моря» в ПВЛ встречается более десяти раз и носит устойчивый, формульный характер. Варяг, т. е. попадающий на Русь житель Скандинавских стран, приходит «из-за моря» по определению. Потому в каждом конкретном случае это словосочетание может не нести прямой смысловой нагрузки, а быть своего рода топосом.