Древняя Русь и Скандинавия: Избранные труды

Тем не менее представляется все же небезынтересным обратиться к ней и рассмотреть отсутствующие в более ранних сводах сюжеты. Первый – выбор народа, от которого следует приглашать правителя. Второй – «звериный обычай и нрав» новгородцев. Третий – антиваряжское восстание в Новгороде, которое завершается убийством предводителя восставших Вадима Храброго и его «советников» и бегством в Киев многих новгородских мужей. Надо отметить, что ни один из этих сюжетов не связывается составителем Ник. с легендой о Гостомысле ни содержательно, ни даже композиционно, поскольку Гостомысл упоминается в Ник. лишь единожды в описании расселения славянских племен[680].

Первый сюжет – перечисление народов, к которым можно обратиться за правителем, обсуждение возможных вариантов и решение обратиться к варягам – отсутствует в НПЛ и Лавр. Поэтому он рассматривается как вымысел автора XVI в.[681]. Между тем, если обратиться к тексту Ипат., которая не была известна составителю Ник.[682], то ситуация окажется принципиально иной. Приведем для сопоставления тексты Лавр., НПЛ, Ипат. и Ник.[683]:

В отличие от Лавр., Радз. и НПЛ, Ипат. сохранила начальную часть текста, читаемого полностью только в Ник.: «поищем сами в собе князя». Поскольку из предшествующего текста очевидно, что князя ищут не варяги, а местные племена, то обращение к варягам не мотивировано, более того, оно противоречит «заданному» действию – поискам князя «в собе», в своей среде, среди местной знати. Чтение Ник. восполняет пробел и устраняет противоречие: обсуждается не один («сами в собе»), а несколько вариантов[684], из которых выбирается один – обращение к варягам. Можно, очевидно, с достаточной степенью уверенности говорить о том, что данное место является не произвольной вставкой составителя Ник., а фрагментом более древнего текста, известного и составителю Ипат.

Установление аутентичности данного текста дает основание для вывода о том, что по крайней мере один из вариантов Сказания, существовавших в XI в., содержал повествование о выборе народа, от которого должен был быть приглашен правитель.

Второй сюжет касается нежелания варягов принять приглашение новгородцев. Непосредственно после речи послов в Ник. читается следующая фраза: «Они же бояхуся звѣринаго ихъ обычаа и нрава, и едва избрашася три браты». Во всех древнейших текстах Сказания также сразу за речью послов следует: «и избрашася три брата». Дополнение Ник., таким образом, является негативной характеристикой новгородцев, жестокость которых заставляет бояться их даже варягов. Но подобного рода сообщение, оскорбительное для новгородцев, вряд ли могло сохраняться в новгородских летописных сводах, которыми по преимуществу пользовался составитель Ник. Еще менее вероятно его присутствие в исходном варианте Сказания, которое имеет, очевидно, новгородское происхождение. Оскорбительным оно должно было бы быть и для той среды, в которой формировалось Сказание: культ отваги, воинской доблести и силы был неотъемлемой составляющей этоса не только дружинников, но и вообще древнескандинавского общества, выходцами из которого была значительная часть древнерусских воинов. Даже если страх варягов должен был оттенить смелость и мужество Рюрика и его братьев, согласившихся принять столь опасное предложение, слово «едва» снимает их героический ореол. Все это вызывает большие сомнения в архаичности сюжета.

Третий сюжет развивает тему деяний Рюрика. В нем повествуется о притеснениях Рюрика, о восстании новгородцев под руководством некоего Вадима Храброго, разгроме восстания и казни Вадима и его советников, после чего часть новгородцев бежала в Киев. «Въ лето 6372… Того же лѣта оскорбишася Новгородци, глаголюще: “яко быти намъ рабомъ, и много зла всячески пострадати отъ Рюрика и отъ рода его”. Того же лѣта уби Рюрикъ Вадима храбраго, и иныхъ многихъ изби Новогородцевъ съветниковъ его. […] В лѣто 6375… Того же лѣта избѣжаша отъ Рюрика изъ Новагорода въ Кiевъ много Новогородцкыхъ мужей»[685].